Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы)
Шрифт:
Специалист раньше работал в Н-ске, но что-то там не заладилось у него с женой. Он бросил все и приехал в Каминск, так как знал Витальича еще с институтских времен.
— Врач он от Бога, — говорил Витальич, — это чудо, что его заполучил Каминск. Надо пройти у него обследование, и все твои болезни, если они есть, конечно, как рукой снимет.
Так Федя познакомился с Купрейчиком, который, как и Витальич, был чуть старше его. Купрейчик взял его в отделение, лечил, а по выписке предостерегал от резкой смены окружения, климата, места жительства. Все это он, как
Федя шел по олеандровой аллее, стараясь не выходить на солнце, которое в больших дозах тоже неблагоприятный фактор, и думал, что, влезая не в свое дело, он подвергается воздействию еще одного фактора, который может разрушить все, что с таким трудом наживуливали Витальич и его институтский друг.
Людей на пляже было не много. Федя выбрал место в тени бетонного бона, расстелил на гальке полотенце и лег на него.
С характерным шорохом накатывались на прибрежную гальку волны, в неразборчивый гул сливались голоса взрослых отдыхающих, в такт набегающим волнам визжали дети, приятная прохлада вливала в тело спокойствие и лень, не давая взбодриться и обмозговать беседу с Юнаковым.
Он несколько раз пытался заставить себя вспомнить отдельные детали разговора, но мысли не слушались его и текли в другую сторону, с юга — в центр России, где находился старый сибирский город Каминск, в котором, если верить Максиму Горькому, жили самые жирные купцы, ездившие на масленицу пьянствовать в саму Москву на лошадях.
В отделение «неврозов» его привел Витальич, не поленился, выделил час своего времени.
Сестра, встретившая их в приемном покое, сказала, что заведующий будет через несколько минут, и повела их в кабинет, который размещался на втором этаже. Дорогу к нему преграждали три солидные купеческие двери, сестра открывала их специальным ключом.
— Как в вагоне… проводники, — пошутил Витальич, чтобы загладить возможное неприятное ощущение, которое возникает у людей, попадающих в помещение за многими замками.
— Да, — согласился Федя, но у него возникли другие ассоциации, и вовсе не с Н-ской психушкой, где он лежал два года назад. Ту больницу он помнил плохо, в ней он не ходил по отделениям и палатам и не знал, каким образом открываются двери. Ему вспомнился следственный изолятор, в котором он с начмилом и командиром батальона охраны готовился освобождать заложников.
В отделении «неврозов», как и в следственном изоляторе, был особый запах лекарств вперемежку с запахами кухни и человеческих выделений. Букет этот создавал ощущение тяжелого и даже липкого воздуха, какой всегда бывает в помещениях, изолированных от нормального мира. Почему в таких заведениях одинаковый воздух? Может быть, это воздух неволи?
Сестра открыла дверь в кабинет заведующего, но они не вошли, потому что Витальич сказал:
— А вот и сам хозяин. — И указал в сторону коридора, по которому навстречу им шел худой мужчина, «явно косящий под Чехова», если брать во внимание его бородку. Однако сходство полностью разрушалось
В кабинет Федя вошел первым. Витальич и завотделением на правах хозяев задержались в коридоре.
«Ни хрена себе, отделение неврозов», — подумал он, увидев решетки на окнах.
Витальич перехватил этот взгляд и сказал, успокаивая:
— Это предосторожность. Бывают ошибки в диагнозе, и в отделение попадают психические больные. Но ты к ним не относишься…
Конечно, и отделение, и заведующий ему не понравились. Отделение — тюрьма, а заведующий — типичный психиатр, то есть человек, который после пяти лет работы по специальности мало чем отличается от своих пациентов.
Потом врачи заговорили на латыни, и Витальич перевел ему, что заведующий рекомендует сделать полное обследование, поставить диагноз, а уж потом говорить о лечении.
— Так что ты располагайся здесь, обследуйся, а уж лечиться тебе потом или нет, решишь сам, понял?
— Угу, — ответил Федя. Он давно понял, что все это — игра. Его водили за нос и с отделением, чтобы не шокировать, и с обследованием, но игра эта не вызывала в нем резкого протеста, поскольку напоминала ложь близких людей во благо его, и он решил им подыграть.
— Хорошо, — сказал он, — я остаюсь, но только на обследование.
— Да, да, — в один голос подтвердили Купрейчик и Виктор Витальевич, — сейчас не то время, чтобы ради койко-дней держать кого-либо в стационарах, а потом ты сам решишь, лечиться тебе или нет… Может, случится так, что и лечиться необходимости не будет.
А Витальич добавил:
— Заведующий у нас крупный специалист, и нам повезло, что его занесло к нам, в глубинку. Только у нас такое бывает, когда на периферии оказываются лучшие специалисты, чем в области. Правда, благодарить за это мы должны не столько начальство, сколько его бывшую жену.
Витальич говорил так, как говорят о близких людях, завязывая в один узел Внучека и Купрейчика. Завязывая одной болью, от которой ни один, ни второй не могли излечиться…
Палата, где его разместили, была на двоих и считалась блатной. Но таковой она называлась не только потому, что в ней размещали людей, близких к городскому начальству и лечившихся от алкогольного психоза, но и потому, что это была единственная палата, где имелась дверь. Правда, она открывалась внутрь и не имела ни крючков, ни ручек.
А потом наступила больничная рутина, которая, наверное, одинакова во всех отделениях, независимо от того, есть ли решетки на их окнах или нет. Днями — анализы, обследования, обходы, вечерами — предложения находящихся на лечении алкоголиков сыграть в карты или пропустить по маленькой и заглядывания в палату с дверью больничного имбецила Женечки. Женечка восемь месяцев в году помогал банщикам в торбане и называл себя «простынщиком», видимо, от когда-то услышанного — пространщика. Остальное время он лежал в отделении у Купрейчика: два месяца весной, два — осенью.