Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы)
Шрифт:
Оставив Тропина в коридоре, группа прошла в кабинет управляющего. Кабинет был свободен. Конкин с людьми разбирал пожарище, следуя указанию директора, «чтоб ни одной сажинки не осталось». Бухгалтер Степаненко после пожара приболел, простыл, наверное, и таким образом все «административное здание» отделения было в распоряжении прокуратуры и милиции.
— Проведем совещание, — предложил Кроев.
Корж быстро взглянул на него и, погасив улыбку, ответил:
— Разумеется. Прикинем, что вчера сделали, до чего, так сказать, докатились
После недолгого обсуждения решили допросить Тропина и телятницу, которую вчера установил Глинков.
— Марию я предупредил, — сообщил Глинков, — она тут поблизости.
Кроев мысленно отметил эту особенность жителя деревни.
Будь на месте Марии мужчина, Глинков назвал бы его независимо от возраста солидно — Степаном или Федором, не так, как в городе. Там иногда до седых волос доживают мужчины, а выше Вовчиков и Вольдемаров не поднимаются.
— Мария подождет, — сказал Кроев, — приглашайте Тропина. Где он?
— В коридоре.
Но Тропина в коридоре не оказалось.
— Глинков, — разозлился Корж, — скажи женщине, пусть зайдет, а сам найди Тропина, иначе он нам еще один день сломает.
— Есть! — ответил Глинков по-военному и исчез.
Весь день прошел в допросах.
Картина происшествия постепенно прояснялась, но и она не давала ответа на главный вопрос — кто или что?
Тропин твердо стоял на том, что в третьем часу увидел огонь в окне коровника и сразу поехал в деревню сообщить об этом начальству.
«Начальство» в лице бухгалтера Степаненко — сухонького старичка пенсионного возраста (молодых на отделение калачом не заманишь) — подтвердило это, добавив, что дало Тропину распоряжение поднимать людей, а само побежало в контору звонить в пожарную охрану.
Телятница Мария, фамилия ее была Ивахина, вообще ничего не видела, так как в момент загорания принимала телят в другом помещении.
Жена Тропина — худая издерганная женщина в течение часа жаловалась на мужа-пьяницу, но ничего интересного и относящегося к делу не сказала.
Завфермой вспомнила, что в коровнике по ночам должен был дежурить скотник, но «людей не хватает, и он там не дежурил».
Все больше становилось в папке следователя протоколов и все меньше надежды за что-нибудь зацепиться. Все было гладко и правильно. Будто некий рашпиль зачистил все нужные следствию шероховатости и неправильности. Только теперь понял Кроев шутливые слова Коржа о том, что скоро они останутся одни. Их более опытные коллеги смекнули, что дело сразу не раскрыть, и отошли в сторону. Сумеет Кроев установить истину — хорошо, не сможет, что с молодого возьмешь?! Но позиция шефа непонятна, взял в прокурорское производство дело милицейской подследственности. Для чего?
В куцей, как заячий хвост, практике Кроева еще не было таких дел. Почти все источники доказательств исчерпаны, а вывод о причинах пожара сделать невозможно. И призрак большого «глухаря» стал прорисовываться в сознании Кроева все явственнее.
К
Дорога обратно прошла в молчании, если не считать ворчания Василича о том, что «желудок надо берегчи смолоду, да и о других думать не мешает».
Водитель кривил душой. В багажнике машины он всегда возил с собой термос из нержавеющей стали, хлеб и сало. Но для Василича горячий чай и бутерброд — не еда, а так, «баловство одно».
Завезли на центральную усадьбу Глинкова и поехали дальше. Корж дремал на заднем сиденье, а Кроев, огорченный неудачей, анализировал обстоятельства дела и, как свойственно человеку, ругал начальство и оправдывал себя. Ему вспомнились вчерашние высказывания шефа и Кондака, каждая их реплика теперь наполнилась определенным смыслом. Кроев вспомнил также телефон в конторке, не зазвонивший за день ни разу. Гнетущее ощущение собственной беспомощности навалилось на него.
В общежитии он долго не мог заснуть: вспомнился город, летний, вечерний, с мокрым асфальтом, фонарями синего цвета, большим количеством куда-то спешащих людей.
Чтобы причинить себе боль, почувствовать себя оторванным от мира, брошенным всеми, он выглянул в окно. И надо ли говорить — ему это удалось.
В фиолетовой темноте ночи виднелись одинаковые окна, освещенные красноватым светом, сизый дым одинаково струился из одинаковых кирпичных труб, где-то лаяли собаки — и ни одной души не было на улице…
Ночью ему снилось, как он, одетый в белый халат, присутствовал при вскрытии погибших во время пожара животных, а потом, выходя из помещения ветстанции, нос к носу столкнулся с Тропиным. Тропин испугался и убежал. Потом он долго бродил вокруг дымившегося коровника и что-то безуспешно искал и спохватился, когда уже стемнело. Он хотел идти в деревню, но тут из дыма, клубами поднимавшегося над пожарищем, вышла знакомая фигура грозы всех ребятишек его двора хулигана-переростка по кличке Тортила. Тортила шел к нему вихляющей походкой, засунув руки в карманы брюк. Кожаная кепочка с коротким козырьком была надвинута на нос так, что нельзя было сразу разглядеть глаз. Десять лет назад Тортила устроился работать на самоходную баржу и после обмывки первой получки ступил мимо трапа…
Тортила приближался с неумолимостью удава, и Кроев, как двенадцать лет назад, от страха не мог произнести ни слова.
— Что притих, птенчик, — хрипло, как из могилы сказал Тортила, — поприветствуй дядю… иль следователем стал, заелся?
— T-ты же в затоне утонул, — выдохнул наконец Кроев.
— А это не значит, сынок, что со мной здороваться не надо.
И Тортила, приподняв рукой козырек кепки, взглянул на следователя неживым взглядом, от которого тот проснулся.
Электронные часы Кроева показывали пять сорок. Можно было поспать еще, и он, стряхнув с себя тяжесть кошмара, снова заснул.