Дети Афродиты
Шрифт:
– Да я все это понимаю, Оль, конечно. И все же… Она ведь сеструха наша! Узнаем хоть, где и как устроилась. Может, она общается с кем из ребят детдомовских или с воспитательницей какой-нибудь связь держит? Надо ее найти, Оль, я чувствую. Они, знаешь, после детдома все такие неприспособленные… А вдруг ей помощь нужна? Или она про маму что-то знает? Поедем, а? В следующий выходной? Я уж и Маришку предупредил…
– Ген, я вообще-то… Хотела тебе сказать…
– Что, Оль?
Генка смотрел ей в глаза так преданно, что язык не повернулся договорить
– Ладно, черт с тобой… Уговорил, поедем. Доведем дело до логического конца, чего уж. Хотя, я предполагаю, конец не стоит того.
– Нет, Оль. Стоит. Не знаю, как тебя, а меня прямо колбасит внутри. Хочу на эту Ксению Васнецову хоть одним глазом поглядеть, страсть как хочу. Видимо, у меня родственные привязки настырно в печенках сидят… И маму очень хочу найти, ты даже не представляешь себе, как я ее хочу найти! Я ж ее помню…
– Да что ты можешь помнить, тебе пять лет было! Может, ты просто себе придумал эту память? Раздул из детской тоски? Ты же взрослый мужик, Генка! Мужик, а не трепетная сентиментальная бабенка!
– Да при чем тут мужик, не мужик… Не в этом дело, Оль. Просто я ее помню, и все. Что есть, то есть. Как подумаю о ней, сразу вот тут чесаться начинает, – постучал Генка ладонью по солнечному сплетению, – так бы и расцарапал до самого нутра, и расчесал бы…
– Ой, ладно… Тоже мне, Данко нашелся. Кстати, как у тебя с Маришкой? Все хорошо?
– Да, все отлично, можно сказать, медовый месяц. Приветы тебе передает, просит, чтобы в гости привез. Ты бы и сама заехала как-нибудь, запросто, без церемоний. Мы ж вроде как родственники…
– Почему вроде как, Ген? Я очень рада, что у меня в жизни брат появился. Счастлива даже.
– И я…
Помолчали, продираясь через конфузливую паузу. Да и не хотелось ничего больше говорить, если честно. Боязно было говорить. Вдруг ненароком зацепятся за слова тонкие ниточки близости, нежные и теплые. Оборвутся…
– Ну что, я тогда поехал, Оль? – вздохнув, первым нарушил молчание Генка. – У меня ж работы невпроворот…
– Ага, поезжай, Ген. У меня тоже – работа.
– Тогда в субботу утром я за тобой заеду? Часиков в восемь?
– Да. Заезжай. До субботы, Ген…
– …Нет, объясни мне, почему Горькое? Кому приспичило открыть детский дом в поселке с таким названием? – отвернувшись к окну и ежась от утренней прохлады, ворчала себе под нос Ольга. – Представляешь, как звучит? Я, мол, сирота, рос в детдоме в селе Горькое…
– Да, согласен, звучит как полный нокдаун, – усмехнулся Генка, выезжая на встречную полосу и нацеливаясь обогнать пассажирский «Икарус».
– Конечно! Если решили в селе детдом организовать, то хоть название бы поменяли… Например, было бы село Сладкое. Или село Веселое, тоже хорошо.
– Нет, Оль. Это уже обман будет. А обман бывает хуже нокдауна.
– Это да. Тут я с тобой полностью согласна, Генка. Название сути не меняет.
– Хватит ворчать, сестрица! Не выспалась, что ли? Кстати, ты есть хочешь? Там, в пакете, на заднем сиденье, пирожки… Маришка с собой в дорогу дала.
– Хочу, конечно! – обернувшись, потянулась за пакетом Ольга. Достала пирожок, откусила, зажмурилась от удовольствия: – М-м-м… С картошкой, мои любимые… Да они, кстати, теплые, Ген! Она что, ночью их пекла?
– Нет, рано утром встала. А тесто с вечера поставила.
– Она сама умеет тесто ставить? Прямо по-настоящему?
– Да что там уметь, Оль…
– Не знаю. Я, например, вообще не умею. Даже и не пыталась никогда. Надо же, какая Маришка молодец… Повезло тебе, Генка, с женушкой. Милая, заботливая, любящая. Встала ни свет ни заря, чтобы пироги мужу испечь, надо же… Наверное, для этого особый талант нужен.
– Ты опять про пироги или про что-то другое?
– Про другое, конечно. Я на такие подвиги во имя любви точно не способна.
– Да какие там подвиги, Оль, скажешь тоже! Это не подвиги, это нормальная семейная жизнь. А она из мелочей складывается, которые, в общем, не замечаешь. Как будто так и надо. А на самом деле…
– Не знаю. Наверное, ты прав, Генка. Действительно, не замечаешь. Живешь и живешь себе. Про любовь говорить с годами забываешь, зато пирожки вкусные по утрам привычкой становятся. Наверное, я очень скверная жена была…
– Хм… Откуда вдруг такие выводы? И почему – была? Кстати, что у тебя там с мужем произошло? Ты ж мне ничего и не рассказала толком.
– Да это неинтересно, Ген. Пошлость и грязь, больше ничего. Знаешь, как топором по чурбаку – раз! – и раскололась семейная жизнь на две половинки. Кстати, очень приличная была семейная жизнь. Крепкий такой чурбачок.
– Оль… Ты же знаешь, я парень простой, этих обиняков не понимаю. Давай, выкладывай все, как было. И с подробностями, чтоб надолго хватило. Дорога длинная, а я не выспался, так что внимательно тебя слушаю. Давай, Шехерезада, начинай!
– Ну ладно…
Ольга вздохнула, опустила плечи, отправила в рот остатки пирожка. И повторила, будто окончательно решившись:
– Ладно, расскажу… Все с самого начала расскажу. Как сказку.
– Валяй сначала.
– Мы, Ген, молодыми женились, по большой-большой любви. И жили хорошо, дружно, первые несколько лет, помню, все время за руки держались… И Польку уже родили, а все норовили за руки схватиться… Знаешь, интуитивно как-то. Чтобы все время чувствовать друг друга.
– Да, знаю. У нас тоже с Маришкой так… Ладно, не буду тебя перебивать, рассказывай.
– Я ему очень верила, Ген. Всегда верила. Тоже, знаешь, интуитивно. Почему-то мне казалось, что если я мужа люблю… И он меня любит… То это как бы автоматом нас от всего плохого и пошлого защищает, понимаешь? Наверное, все любящие женщины так думают. Мы и не ссорились практически… И я никогда не ревновала, просто в голову такая глупость не приходила. Иван меня ревновал, а я его – нет.