Дети большого дома
Шрифт:
— Я сам из города Невеля — может, слышали? — Калининской области, бывшей Тверской губернии; жена с дочкой и сейчас находятся там…
Он умолк и задумался. А там ли жена и дочь?.. Уж больше месяца нет письма. Почем знать, может, фашисты и Невель заняли… Все перемешалось, все вверх дном пошло! Жили они так мирно, так хорошо. Он был радиотехником, жена работала учительницей. Заработка с избытком хватало на все. И жили они себе спокойно, веселились на свадьбах и праздниках. Конечно, Невель городок небольшой, но когда по вечерам садились у радиоприемника,
Раненый томился желанием говорить. Прошлое, настоящее, будущее — все смешалось в его словах.
— Из какого вы полка? — спросил Тигран.
— Подполковника Сергеенко. А комиссаром у нас Антонян — может, знаете? Вчера мы две танковые атаки отбили. Один танк я подбил связкой противотанковых гранат, другой к окопу подошел. Нос у него задран, огонь пролетает у нас над головой… Не подумайте, что хвастаю, товарищ старший политрук, комиссар Антонян лично меня знает. Если скажете — Василий Сухин, сразу вспомнит: он сказал, что меня к ордену представляет. Я рабочий человек, не из хвастливых, но говорить о сделанном мною: вот, кол, что я сделал, как сделал, — не стыжусь. Водится за мной это. Эх, снова пальцы зачесались, сестра! Покорнейше прошу простить, сестрица, что так тебя беспокою. Будем живы, встретимся еще — в долгу не останусь, отплачу!
— Вы только поправьтесь, это и будет отплатой мне, дорогой! — улыбнулась Мария.
— Добрая ты, сестра…
Вошли два санитара с носилками.
— Зачем это? — спросил Сухин.
— За тобой, дорогой, — ответила Вовк, — эвакуируют. Тебе ведь длительное лечение требуется.
Сухин молча посмотрел на санитаров, затем попытался приподняться. Вовк быстро положила руки ему на грудь:
— Ты не шевелись! Они сами тебя спокойненько поднимут.
Но Сухин, упершись локтями в землю, откинул с груди солдатское одеяло. То, что он увидел, показалось ему невероятным: одной ноги не было. Он прикрыл рукой глаза, прошептал:
— Погодите минуту…
Посмотрел еще раз. Да, ясно, отрезали ногу… Он перевел взгляд на Аршакяна и с горечью, но сдержанно произнес:
— Инвалидом стал, значит… Не хотели сказать, товарищ старший политрук, все равно узнал, секретом не осталось.
На глазах Сухина показались слезы.
Санитары, подхватив его, перенесли на положенные рядом носилки. Правым кулаком он вытер глаза и больше не сказал ни слова. Когда санитары унесли его, всем показалось, что хата, где лежало десять — пятнадцать человек, вдруг опустела…
Мария Вовк, вернувшись, молча села около Аршакяна. Потом тихо заговорила:
— Тяжело, товарищ старший политрук, не представляете, до чего мне тяжело. Лучше бы там была, пусть убили б. Смерти я не боюсь, честное слово, не боюсь, товарищ старший политрук! Чего бояться, когда он Киев уже взял, по Ленинграду и Москве бьет. Ни капли страха у меня нет!
— Верю, Мария, — кивнул Аршакян, — такая девушка, как ты, бояться не станет.
— Здесь
Вспомнив что-то, Вовк снова встала с места и вышла, сказав, что вернется через пять минут.
— Чего задумался? — спросил Тигран Аргама.
— Да ничего, — смущенно ответил тот.
— Ничего? А есть о чем подумать, дорогой. Ты писателем хотел стать, романы писать. Видал его? Вот и подумай о нем!
— О ком?
— О том раненом, Василии Сухине. Запомни его. Он ушел, на фронт больше не вернется. Ты его больше не увидишь. Но если хочешь быть сильным, — в самые тяжелые минуты вспомни о нем, сохрани его образ в сердце, он поможет тебе преодолеть трудности на пути…
Тигран помолчал, потом спросил:
— Письма домой писал?
Аргам ответил, что не писал.
— Нехорошо! — заметил Тигран. — Напиши сегодня же! Напиши, что деремся с врагом, как поклялись, что веришь в победу…
Через минуту он добавил:
— Седа здесь недалеко, я просил Вовк позвать ее.
Немного спустя вошла Мария, а за нею Седа в туго перетянутой кожаным ремнем шинели, в пилотке, в солдатских сапогах, бледная, похудевшая, но сиявшая от неожиданной радости.
— Пожалуйте, девушка, вот и ваши друзья! — проговорила Мария.
Седа задержалась у порога, посмотрела на Тиграна, на Аргама — и бросилась к Тиграну, обняла, прижалась лицом к его груди.
— Товарищ Аршакян, товарищ Аршакян!
Тигран погладил ее по голове и мягко отстранил от себя.
— Ты забываешь Аргама.
Обычно веселые глаза девушки были полны слез.
— Аргам!
Они только пожали друг другу руки.
На них глядели раненые. Тяжелый запах свернувшейся крови и стоны отрезвили девушку. Она вдруг затихла и стала разговаривать шепотом.
— Прямо запыхалась, дух захватило!
Посмотрев на Аршакяна, она добавила с застенчивой улыбкой:
— Боялась. Нас два раза бомбили, еле живы остались. Осколки так и свистели над головой.
— А Анник Зулалян в бою, с бойцами! — заметил Аршакян.
— Анник храбрая, товарищ Аршакян, а я трусишка.
Она смущенно опустила голову.
— И страшно, и в то же время хочется увидеть настоящий бой. Если сейчас скажут: «Оставь, возвращайся домой», — честное слово, не уйду.
— Значит, ты не трусиха.
— Нет, трусиха, товарищ Аршакян! Очень боюсь, особенно самолетов. Как увижу, тошнить начинает! И ни одного письма из дому нет, и вам нет, каждое утро сердце трепещет, когда получаем почту. Дня не бывает, чтоб не писала. И столько снов вижу каждый день! Вас тоже видела, товарищ Аршакян, Аргама два раза убитым видела. А однажды будто мы все сидели в садах Норка. Было Первое мая, жара, мне захотелось мороженого. Аргам пошел, чтобы принести, а я проснулась. Оказывается, спала. Лежала на затопленной русской печи, потому, верно, и приснилось. Прямо глазам не верю, что это вы, товарищ Аршакян! Без писем просто задыхаешься. Как сейчас там беспокоятся, наверно…