Дети Горного Клана

Давыдов Григорий Андреевич

– Твоя кислая рожа мне весь аппетит портит!
– Скривился Шустрый, ловко крутя в руке нож, на который была наколота сосиска.
– Либо ты говоришь в чём дело, либо я встаю и ухожу, не оплачивая счёт, а ты разбирайся с местными вышибалами как хочешь! И наука, и профилактика тебе будет.

Клыкастый кивнул. Действительно, дальше с этим тянуть было нельзя, и если он до этого момента надеялся начать разговор с пьяненьким Шустрым, то теперь перестал об этом даже мечтать: это ему, профану в пожирании алкоголя хватило нескольких кружек, чтобы хмель затесался в голове, а этому хоть бы хны! Так что мальчик отодвинул кружку в сторону

и, опёршись локтями о стол, наклонился чуть вперёд, поближе к учителю, хотя бояться того, что их кто-нибудь услышит не приходилось - в трактире играла громкая музыка, все болтали или подпевали менестрелю пьяненькими басистыми голосами: ну кому какое дело до двух неказистых типов, занявших столик в самом углу и о чём-то перешёптывающихся?

– Я хотел поговорить с тобой о Широком.

Шустрый приподнял бровь и приложился к очередной кружке: на этом его реакция, в общем-то, и закончилась, и потому Клыкастый продолжил:

– Точнее, не о самом Широком, а обо всём, что с ним связано. О банде, о жизни в ней, о... иерархии.

– Какие слова знаешь!
– восхитился, усмехнувшись, Шустрый.

– Широкому на покой давно пора, - продолжил Клыкастый, - Ты это лучше меня знаешь, при нём не один год состоишь, а мне так со стороны ещё лучше видно. Ему до сих пор по привычке служат, никто замечать не хочет того, как все тут в помоях захлёбываются. Стража всё чаще и чаще на Воронью улицу поглядывает, хотя раньше, как мне сказывали, в ужасе стороной обходила, никому из местных и слова не думала сказать. А сейчас уже трёх наших на гильотину... А Широкий что? Спит и жрёт - серьёзные дела на самотёк пускает. Рабов продаёт? Так это ненадолго - после каждого рейда за новой партией наших возвращается раза в два меньше, чем уходило - никакие деньги с продажи живого товара такие потери не покрывают... Уже совсем скоро это до остальных дойдёт, другой вопрос: когда? И где мы с тобой окажемся, когда Широкого... сбросят с его трона?

Шустрый почернел лицом и отставил кружку недопитой.

– Не к лицу телохранителю такое о господине говорить. И не боишься со мной о подобном разговаривать? Вдруг к Широкому побегу, а ещё лучше - сам тебя порешу?..

– Не порешишь.
– уверенно заявил Клыкастый, глядя своему учителю прямо в глаза, словно что-то в них выискивая.
– Слишком много сил в меня вложил, чтобы порешить. К тому же, ты прекрасно знаешь, что я прав...

– Допустим, - он воткнул нож с сосиской в столешницу (Отчего в их сторону недовольно покосился проходивший мимо разносчик), и наклонился к мальчику: - И что ты предлагаешь?

Клыкастый улыбнулся:

– Как можно лучше подготовиться к тому дню, когда он придёт. Обложиться со всех позиций, и в первую очередь - с позиции силы...

– Под тобой девятнадцать ребят ходит, готовых тебе пятки лизать, - сощурился Шустрый.
– Неужели ты их так плохо натаскал? Я что, тебя не научил?

– Натаскал.
– кивнул Клыкастый и нахмурился.
– И каждый из них сможет на равных с любым вышибалой Широкого сразиться. Только у него таких вышибал... Тут таскай не таскай, а на каждого из моих по десятку из его придётся. Они за меня жизнь отдадут, а толку?

– Ну не скажи... Десяток положат, два десятка, и тут остальные приутихнут, не захотят они добрую половину банды под нож.

– Ага. Только к тому времени от моих кто останется? Они у меня даже не Подмастерья ещё, хоть и способные. И преданность у них держится лишь на том, что они знают - их господин Клыкастый сильный и может за них постоять, ну и они тогда постоят за него. А когда поймут, что из

них мясо сделать пытаются... Против меня же пойдут, как пить дать. Здесь нужно уверенным быть, знать, что спина прикрыта.

– И что ты предлагаешь?
– вновь повторил Шустрый, внимательно слушая своего ученика.

Клыкастый совсем понизил голос, так что его еле-еле слышно было сквозь трактирный шум и музыку:

– А скажи мне, есть ли у тебя на примете какой-нибудь прощелыга, умеющий всякое понемногу... колдующий по чуть-чуть и желающий попасть под надёжное крыло?

– Допустим, - кивнул Шустрый.
– Есть такой мастер на все руки, карманник в дальнем конце Вороньей улицы. Даже вроде как в магическую Академию когда-то поступил, только выгнали идиота. За пьянство, дебоширство, ещё что-то до кучи. Только я не совсем понимаю: это ты к чему?

– Тогда обрадуй меня, - пропустив мимо ушей вопрос, улыбнулся Клыкастый.
– И скажи, что знаешь какого-нибудь магика, не особо видного, сидящего на одном месте, эдакого домоседа, но... с медальоном.

– С медальоном...
– эхом отозвался Шустрый и присвистнул: - Да ты, стало быть, мага ограбить хочешь! Высоко взлететь собрался... А крылья подпалить не боишься?

– Буду бояться подпалить крылья - так и сдохну, ползая в грязи.

Шустрый ещё некоторое время смотрел на Клыкастого, а затем молча поднялся и, бросив на стол несколько монет - за ужин - не попрощавшись покинул трактир, провожаемый недоумённым взглядом своего воспитанника.

Кабинет по "промывке мозгов" был крохотным и душным. И так тесное пространство комнатушки было забито несколькими громоздкими скамьями, небольшим круглым столиком и множеством кое-как прибитых полок, забитых какими-то склянками, кружками и сушёными растениями. Рик не мог знать область применения ничего из того что он увидел, но догадывался, что содержимое склянок, мутная, почти чёрная жижа, уж точно не для лечения кашля или головной боли... Шустрый по пути сюда успел всё ему объяснить, хотя и не должен был.

Широкий не просто так решил держать подле себя почти незнакомого ему мальчишку, тем более у которого есть все причины ненавидеть "господина". Промывка мозгов стала тем столпом, на котором держалась его власть и отсутствовал страх за свою жизнь: он прививал своим подданным любовь и преданность к собственной персоне. И пускай "промывка" порой действовала недолго, этого хватало, чтобы прошедший операцию успел привыкнуть к своей вассальной роли и уже не порывался соскочить с поводка и напасть на собственного хозяина. И сейчас из него собирались сделать такую собачку. Так почему он всё ещё здесь? Почему вообще пришёл сюда, не сорвался и не сбежал? Даже начни они искать - запутал бы следы, уж как-нибудь, да потерялся бы - и свои мозги есть, и Шустрый успел кое-чему научить. Шустрый... Да в нём-то, собственно, и было всё дело. Он сказал: сиди там и не рыпайся, я всё улажу. Вот он и сидит, в который раз доверившись учителю, но не слепой верой, а готовый в любой момент вскочить и действовать - мало ли что.

Скрипнула дверь, и в комнатушку зашёл сгорбившийся растрёпанный старик, в таких обносках, что он выгоднее смотрелся бы на главной площади, прося милостыню, чем состоя на службе у главы работорговцев. Он закашлялся, протягивая руки к какой-то склянке, и мальчик тут же напрягся. Не даст он себя ничем напоить! Не даст!

Но старик только покрутил склянку в руках и отставил её на столик, усмехнувшись и заговорив так, словно заскрипели под ногами доски:

– Расслабься, малец. Свободен. На выход, говорю!