Дети Ивана Соколова
Шрифт:
Игнат Кузьмич на этот раз очень осторожно взял Олю за руку и подвел к Матрене Афанасьевне.
— Вы, Соколовы, теперь мои гости. Вашему начальству все известно; разрешение получено, и даже с ночевкой. Доставим целыми и невредимыми. Олю сейчас заберет с собой Матрена Афанасьевна, а ты со мной! — сказал Игнат Кузьмич.
Я сунул коробку с часами в карман и зашагал рядом с Игнатом Кузьмичом на мартен.
Игнат Кузьмич рассказал, что в дни сражения передовая проходила по мартеновскому цеху, где мы сейчас находимся, между
— Морозы начались, а от печей еще жар шел. Бывало и так: внизу под печами немцы, как в пещерах, сидят, а наверху — наши бойцы. Когда фашистов гранатами из мартена выбивали, их даже из изложниц вытаскивали.
И еще рассказал Игнат Кузьмич, как вернулись сюда старые рабочие восстанавливать мартен. Тогда в цеху, как в лесу, куковали кукушки.
Он объяснил, что сейчас идет скоростная плавка.
Меня обдает жар, и на лбу выступают капельки пота. А подойдешь ближе — обжигает с непривычки. Даже глазам жарко. Как бы брови не спалить!
Один из сталеваров, подручный, заглянул в печь, а потом повернул какой-то рычаг, и приподнялась тяжелая заслонка.
Ловким движением сталевар засунул в нутро печи длинный черпак с маленькой ложечкой на конце. Вот он вытащил его обратно. Снова закрылась заслонка, и из ложечки вьюном на чугунную плиту полились золотые искры. Они летят и брызжут во все стороны.
Сталевар вылил расплавленный металл из ложечки на плиту, и тут же девушка подхватила только что откованные кусочки взятой пробы и побежала с ними в лабораторию.
Игнат Кузьмич сказал мне, что скоро будут выпускать плавку.
Сталевар медленно разделывал выходное отверстие. Водопадом ринулась сталь.
Я стоял на высокой площадке и смотрел, как сверкающая золотая струя текла вниз, продолжая бурлить и искриться в огромном ковше.
Люди отходили в сторону, вытирали пот с лица рукавицами и жадно пили воду.
Я подумал: вот так же трудился здесь и мой отец.
Если раньше я чаще всего вспоминал отца таким, каким видел в последний раз, когда он, надев на голову каску, медленно затянул ремешок под подбородком, то теперь он был перед моими глазами в брезентовой спецовке, в синих очках, поднятых на широкополую шляпу, и в валенках на ногах.
Отец всегда на рынке искал старые валенки…
Кругом все шипит. Кран поверху ходит-звенит.
Вдруг мимо пробежал Игнат Кузьмич. Он позвал меня за собой.
Кто-то крикнул совсем рядом:
— Хромистой руды! Ломики!
Подручные забегали.
Сталевары напоминали мне артиллеристов во время боевой стрельбы на огневой позиции.
Все у печи уступили дорогу невысокому жилистому человеку.
— Федя, не промахнись!
— Не промахнусь!
И Федя, размахнувшись, кинул в печь тяжелый кусок руды — туда, где особенно яростно бурлила сталь.
Вслед за ним подбежали и другие подручные и также кинули в печь тяжелые куски.
В это время кто-то закричал:
— Дери
Из печи тоненькой струйкой полилась сталь, рассыпая по площадке тысячи искр.
Федя снова бросил в печь руду, преградив дорогу огненной струйке.
Игнат Кузьмич громко скомандовал:
— Подать ковш!
Федю будто кто водой окатил. Он вытирал рукавицей капли пота со лба и щек.
— Молодец, парень! Благое дело сделал! Если бы проморгал, потеряли бы полплавки, — сказал ему Игнат Кузьмич,
Я ни о чем не стал расспрашивать, хотя мне очень хотелось узнать про «козла».
Я представил себе козла с пламенем вместо бороды, который вылезает из печи и начинает бодаться.
Только потом я узнал, что это за «козел». Говорят: «Пусти козла в огород». А чтобы не пустить его в печь, надо лучше заделывать «порог» после выпуска стали, не оставлять в печи «козелка», который будет выход искать и «закозлит» плавку. Много бед может натворить такой «козелок». Уйдет сталь, и печи на ремонт станут. И не подсчитать убытков.
И еще узнал я, что, если бы Федя и другие подручные не задрали «козла», в «драку» с ним вступила бы заволочная машина; она зажала бы его своим хоботом. Машинист только ждал команды. Но уход металла был предотвращен, и мне не пришлось видеть бой «слона» с «козлом».
Игнат Кузьмич не отпускал меня от себя ни на шаг. Загудел гудок. Кончилась смена, и мы пошли с ним в «бытовые», где Игнат Кузьмич вымылся, переоделся и меня заставил принять душ.
Он посоветовал не вытираться. И действительно, не успел я одеться, как уже стал сухим.
Вместе со сменой уходил я с завода.
Как хорошо шагать, когда с тобой рядом идут в одном направлении сотни людей!
По дороге мы зашли в небольшую парикмахерскую. Игнат Кузьмич решил побриться, как он сказал, «ради гостя», и подправить усы.
— Усы-то у меня от старинки остались, а нос — как у самого молодого. Раньше сталевары с красными носами от ожогов ходили, все в печь носы совали, автоматики и контрольно-измерительных приборов в помине не было, на глазок работали и тремя крестами расписывались. А теперь и мне приходится физику и химию изучать. Нос-то не красный, но надо не зевать, чтобы молодые нам, старикам, нос не утерли, — говорил Игнат Кузьмич, пока парикмахер намыливал ему щеки. Он поднялся с кресла и сказал:
— Садись, Гена, твоя очередь. Ты не стесняйся, — и потянул меня за рукав.
Я недоумевал, так как перед поездкой в Сталинград нас всех подстригли.
— Прошу освежить сына сталевара «Цветочным». Я закрыл глаза. Парикмахер, узнав, что я участник олимпиады детдомов, щедро поливал меня одеколоном. А в моих закрытых глазах продолжали колыхаться огненные цветы, которые я только что видел на мартене.
Я чувствовал, как в кармане продолжают тикать отцовские часы, будто были они не карманные, а стенные, со звучным боем.