Дети капитана Гранина

Рудный Владимир Александрович

– Ишь, сестренка наша, знала, кому дарить!..

Алеша, ничего не понимая, взял фотографию. Он рассматривал ее так, будто впервые видел. Как она сюда попала? Иван Петрович прислал, что ли?

– Может, чужая в реестр попала?
– улыбался писарь.

– Моя, моя, - заверил Алеша.
– Давай, где тут расписаться.

Хромая и опираясь на палку, Алеша шагал в город. Было пасмурно, накрапывал дождь. Ухали разрывы дальнобойных. Все побито, пожжено, всюду воронки; все живое под землей. До самого Дома флота напротив

львов и серого обелиска, сваленного еще в начале войны, Алеша никого не встретил. Дом флота, щербатый от осколков, с улицы заколоченный, казалось, покинут, но окна замурованы кирпичами, раз укреплен - живет.

Алеша прошел двором в кинозал. Показывали "Мы из Кронштадта". Он притулился у стены, глядя на экран. "Ты кто?" - спрашивал белогвардейский полковник связанного матроса. "Альбатрос. Скиталец морей. В очках, а не видишь?.." Алеша уже знал, что сейчас прозвучит гордый ответ юнги беляку: "Красный балтийский моряк!.." Но едва юнга бросил эти слова, в зале раздался голос Бархатова:

– Как наш орленок!

"Наши здесь!" - обрадовался Алеша.

– Что же ты смотришь, Иван Петрович?!
– крикнули в зале, когда беляк сбросил с обрыва последнего из матросов.

– П-усть живет до конца сеанса!

Согнувшись, Алеша побежал по проходу между рядами.

– Товарищ мичман, это я, Горденко...

– П-одлечился?

– В дом отдыха отпустили. На семь суток.

– Вот и жми в д-ом от-дыха.

– А вы куда? В рейд по тылам? Я с вами. Я здоров.

– Т-ы не якай и не п-артизань...

...В слабо освещенной сводчатой комнате старинного подземелья группа Щербаковского, специально вызванная с Хорсена, чтобы взять "языка" на восточном фланге Гангута, отдыхала, не расставаясь с оружием. Ждали сигнала посадки на катер. На одной из коек лежал Алеша. Он уткнулся в подушку, боясь, что его обнаружат. Щербаковский посмеивался: он уже доложил командиру о бегстве Горденко от медиков, но Алеше ничего не сказал.

В сводчатую комнату заглянул капитан, в чьем ведении находились восточные острова. Он спросил с порога:

– А ну, войско, сознавайся - кто тут "зайцы"?

Никто не ответил. Капитан покачал головой и ушел.

– Ш-ары на стоп!
– скомандовал Щербаковский.
– Орленок, м-ожешь перевернуть фотографию.

Алеша поднял голову и сел. Щербаковский наслаждался:

– Иван П-етрович, если захочет, роту спрячет. Сам м-алайский г-убернатор остался в д-ураках перед Щербаковским.

Никто уже не спал. Гранинцы гордо посматривали на новичков, еще не знающих фантазий мичмана и ждавших подробностей его взаимоотношений с малайским губернатором. Алеша же был доволен. Госпитальная палка осталась на материке. Он зажал меж колен новенький автомат, чувствуя себя великолепно в родной семье "детей капитана Гранина".

Но "языка" в этот раз не взяли. Мичман, вызванный к самому Кабанову, оправдывался:

– Хлипкие они, товарищ г-енерал.

Его т-ронешь, он с копыт долой!

Кабанов любил шутку, но тут не до шуток. Гангут в осаде. До блокированного Ленинграда сотни миль. Из Кронштадта по минным полям прорвался тральщик и доставил данные Ленфронта: Гитлер отводит с перешейка дивизию, ее сменяют части союзника фашистов маршала Маннергейма. Необходима проверка. Нужен "язык".

– Возьмете его за перешейком,-приказал Кабанов.-Живого. А свой кулак поберегите для другого раза...

О суровости генерала Иван Петрович умолчал. Сказал, что хорошо поговорили и даже распивали чаи.

Выпал и растаял первый снежок. По октябрьской слякоти матросы хмуро шли к перешейку. Землекопы в противотанковом рву бросили работу: моряки идут на передний край - будет дело.

Метрах в пятидесяти от землянки четвертой роты Щербаковский остановил свое войско и сказал речь:

– Чтобы все б-ыли на высоте п-оложения! Вести себя среди пехоты чинно, б-лагородно. К-ому положено - к-озырять. Д-аже начпроду. У тебя есть д-обавления, комиссар?

– Нет, товарищ мичман, - сказал Богданыч.
– Поддерживаю.

В землянке ждали гостей. Кабанов предупредил штаб бригады, чтобы к разведчикам строго не относились. Когда Щербаковский, войдя в землянку, вежливо поздоровался, ему дружно ответили все, а командир роты показал его войску на плюшевый диван: располагайтесь, мол.

– К-расиво живете.
– Щербаковский с завистью щупал плюш.

– Как дома, - ответил командир роты.

Пришел и командир саперов Репнин. Щербаковский с удовольствием пожал протянутую лейтенантом руку и тут же спросил, зачем Думичева из отряда забрали, он теперь гранинец, его хотели переодеть в матросскую форму. Репнин вежливо сказал:

– Думичев мой верный сапер. Нашу форму он не сменит. Сегодня он будет вам помогать. Любопытно: думаете в поиск в бушлатах идти?

– А как же моряку идти в бой?
– Щербаковский похлопал себя по груди щегольской бушлат сиял начищенными пуговицами.

– Перестреляют, - отрубил Репнин.
– Передний край всю ночь освещен ракетами. Свет - как на Невском до войны. Весь перешеек два километра шириной, на двух километрах у них напиханы сотни солдат и десятки наблюдателей.

– Я уже приказал принести шинели, - вмешался командир роты.

Вечером приехал майор из полковой разведки. Скептически оглядел бородатого мичмана и стал инструктировать. Щербаковский дивился, как армейцы готовят поиск - солидно, спокойно. Большой у них опыт. Все хорошо: и прикрытие, и связь; даже батареи отсекут врага артогнем. Только "языков" у них почему-то нет... Майор предложил ему дойти с бойцами до окопа снайпера Сокура и там дожидаться возвращения разведчиков.

– А г-де я?
– не понимая, мичман тыкал пальцем в карту.

– Вот здесь, за проволокой, - терпеливо объяснял майор,