Дети капитана Гранина
Шрифт:
Там Алеша недавно побывал, но дальше дощечки с надписью "Не ходить! Стреляю без предупреждения!" не проник. Думал, чудеса в лесу - нажмешь кнопку, из-под земли пушки выскочат. А дощечку, оказывается, Гранин повесил, пугая пришлых охотников, чтоб не портили ему утиной охоты.
Словом, подружился Алеша с островитянами. Их лейтенант сказал ему на прощание:
– Давай, юнга, к нам, мы тут с тобой и змей разгоним, и комендором станешь!
– Он моряцкий сын, - отрезал Шустров.
– На море ему и жить. Я его на рулевого выучу.
Но разве удержишь юнгу, если он после
Не знал Алеша, что и Шустров ищет случая побывать на Густавсверне. Расспрашивая других, Шустров убедился, что отца Алеши высаживал не буксир, а катер "МО". Только какой из катеров? Когда высадке помешал плотный огонь и возникла заминка, мичман прыгнул в ледяное сало, подставил свою спину под трап, чтобы товарищи сошли на берег сухими, а сам упал, погиб от пули. Такой случай наверняка занесен в вахтенный журнал катера, и Шустров надеялся найти катер, попав на Густавсверн.
Вскоре к Утиному мысу забрел чужой буксир с двумя баржами и будто случайно застопорил ход на траверзе дикого островка с секретной батареей. Расчет верный: с островка должны были бы обстрелять или окликнуть. А островок молчал, предупредительный огонь открыли с Утиного. Чужой буксир бросил баржи и сбежал. Шустрову приказали оттащить эти баржи для досмотра к Густавсверну. Так Алеша попал в бухту Пограничную.
Пока пограничники досматривали задержанный груз, Шустров сошел на берег и пропал. Алеше тоже разрешили пройтись по деревянным мосткам, где стояли красавцы "МО", окрашенные шаровой краской. На носу каждого белели огромные цифры.
Его окликнул Шустров с борта "Двести тридцать девятого".
И вот Алеша - на палубе катера перед высоким чернобровым богатырем, пожалуй, покрепче отца, хотя отец мог одной рукой схватить Алешу и, как в цирке выжимают гирю, поднять его над головой. Богатырь этот с такой теплотой смотрел на юнгу глубокими карими глазами, что голова у Алеши закружилась; он что-то почуял, ему вдруг показалось, что лейтенант чем-то похож на его батю, хоть он и совсем не походил на мичмана Горденко ни ростом, ни лицом, но басистый голос, украинский говорок точно как у отца.
Лейтенант Терещенко Александр Иванович, командир катера "МО", подозвал матросов и сказал:
– Вот сын мичмана Горденко. Проводите его в кают-компанию.
В кают-компании Алешу усадили на узкий кожаный диван. Принесли "Исторический журнал". На одной из его страниц была короткая запись о десанте и о подвиге мичмана Горденко.
Его водили из кубрика в кубрик. Рулевой подарил тельняшку. Командир настоящий "гюйс", матросский воротник. А сигнальщик, который всю ночь десанта простоял рядом с отцом, провел Алешу с разрешения Терещенко на мостик, показал компасы, машинный телеграф и свое пестрое флажное хозяйство.
– Взять
– предложил командиру сигнальщик.
– Не так-то это просто, товарищ Саломатин. Надо разрешение командования. Тебе сколько, Алеша?
– Семнадцать, - Алеша прибавил несколько месяцев.
– А сколько классов окончил?
– Восемь. Без одной четверти. Я на матроса учусь.
– Алеша оглянулся: ушел Шустров.-Капитан обещал зачислить осенью рулевым.
– "Рулевым"! Паршин, сколько вы окончили классов?
– Десять, товарищ командир!- ответил рулевой, который подарил Алеше тельняшку.
– А вы, Саломатин?
– Десятилетку, товарищ командир.
– Слыхал? Да еще год в учебном отряде. Саломатин у нас лучший сигнальщик. Профессор!
– По части компота, - тихо подсказал рулевой Паршин.
Терещенко только бровью повел, сказал Алеше:
– Хочешь командовать таким конем?
– Командир похлопал по ручкам телеграфа, Алеша знал - одного движения командира достаточно, чтобы катер взял такой ход, какой и не снился команде "Кормильца".
– Хочешь - учись. Осенью откроют школу, снова пойдешь в восьмой класс.
– Товарищ командир, неужели всей командой не поможем ему до осени в девятый сдать?
– сказал Саломатин.
– Нечего было школу бросать, - отрезал Терещенко.
– Завтра приходи на набережную. Знаешь, где германский обелиск?
– Знаю, товарищ лейтенант. Где львы. Против Дома флота.
– Точно. Будь там в девять ноль-ноль.
Утром Алеша отпросился у Шустрова на берег. У обелиска со львами Терещенко перевел ему высеченную в камне надпись: "Германские войска высадились в Ганге 3 апреля 1918 года и очистили эту землю от большевиков. Вечная благодарность".
– Это финские буржуи написали отцам нынешних фашистов, - сказал Терещенко.
– А рабочих послали в тюрьмы и на виселицы.
– Почему же не свалят этот поганый камень?
– Нельзя, Алеша, - сказал Терещенко.
– Мы арендаторы этой земли. На случай войны. Большой войны.
Алеша не спрашивал, куда его ведет Терещенко. "Если задумал вернуть в Ленинград - сбегу". Но куда сбежишь в арендованной базе, когда с трех сторон море, с четвертой - чужая страна. Весной Алеша сообщил однокласснику свой адрес, разумеется, номер военной почты. На письмо ответил весь класс: гордимся товарищем, который служит на форпосте родины. И тут же вопрос: есть ли на Гангуте школа?.. Может, Терещенко ведет в школу? А может, и к командованию, чтобы взять юнгой на "МО"?
А Терещенко, шагая рядом, рассказывал о боевой службе:
– Знаешь, юнга, другой раз встречаем мы их в море. Лезут нахально в наш квадрат. А флага не показывают. То немцы, то англичане, то шведы. Прижмешь: покажи флаг! Боцман этак вежливо наведет пулемет. Будто между прочим: проворачиваем механизмы... Те - флаг на мачту. Заблудились, говорят, извините, и - ауфвидерзеен, оревуар, гудбай... Зло берет. Бремя мирное. Козырнули Друг другу и разошлись бортами. Терпение пограничнику нужно. А камень этот - черт с ним!
– Он искоса взглянул на Алешу и рассмеялся: - У тебя выдержка пограничника. Наверно, волю закаляешь?