Дети капитана Гранина

Рудный Владимир Александрович

Быстро рассвело. Погода стояла знойная. Утро было самым свежим временем суток, а теперь и утро на берегу стало нестерпимо душным. Солнце, всплывая над пристанью, мешало врагу бить прицельно, он бросал снаряд за снарядом в пожарище, разметывая головешки и желтый дым. Удушье гнало людей в лес или к воде.

Алеше хотелось скорее уйти в море. Ночью Шустров не доверял ему штурвал. Сейчас Алеша дремал в рубке; как только погрузили продукты, мины и патроны, он взялся за штурвал. Повеяло прохладой, сонливость как рукой сняло. Рубку, полуразбитую пулеметом, продувал влажный сквознячок. Алеша сбросил тужурку и остался в одной тельняшке.

Опять засвистало в небе. Грудь, руки, лицо обдавали волны, поднятые снарядами. Алеша чувствовал, что руки его дрожат, сердце колотится: боялся, что Шустров заберет руль. Но Шустров стоял рядом, командовал то "лево", то "право руля", готовый помочь Алеше.

До самого Хорсена снаряды преследовали буксир, пока он не скрылся за нависшей над пристанью скалой.

– Разгрузимся и дотемна отдохнем, - сказал Шустров.

Команда понесла грузы на берег, а по крутой тропе спешил к пристани Гранин. Он поманил туда Шустрова.

Алеша видел, как Гранин положил Шустрову руку на плечо и отвел в сторону, но он не мог слышать их разговора.

– Ну, старый боевой конь, спасай положение, - вполголоса сказал Гранин. Нас тут мало, а до подхода сил остров надо удержать. Черт их знает, может, вздумают вернуть остров. Надо создать впечатление, будто мы перебрасываем сюда войска. По тебе начнут бить. Плюнь. Вертись, не давайся, но назад не заворачивай, пока не дам тебе знать...

– Может, груз попутно перебрасывать?

– Не надо. Важнее запутать противника.

Шустров пожал Гранину руку, вернулся на буксир и сказал:

– Пройди, Алеша, по судну и объясни каждому, чтобы держали наготове пробки, пластырь, помпы. Лататься будем на ходу.

Враги открыли по буксиру огонь не сразу, не ждали его появления на фарватере днем. Зато, когда начали стрелять, не стало житья. Буксир швыряло, крутило, он взлетал с волны на волну. Машинисты задыхались под палубой. Взмок у штурвала Алеша, крутил, вертел, с надеждой смотрел на уже близкий -- теперь желанный - берег. Вот видна и надпись на дежурной машине: "Эвакоотряд". Боцман приготовил швартовы. Алеша примерился, как ловчее, впритирку, подвести к пристани судно.

Но Шустров отстранил его, сам повернул судно назад, на опасный фарватер, под снаряды, от которых Алеша ускользнул.

Снаряды ложились все ближе. Матросы едва успевали латать раны, наносимые судну осколками. Кораблик, казалось, стонал от боли, Алеша боялся - вот-вот все рассыплется на куски. Но "Кормилец" скрипел, пыхтел, сновал туда-сюда и не рассыпался. А Гранин под шумок решил захватить соседний Старкерн. Сержант с перебинтованной головой и его семеро солдат с ночи ожидали сигнала на развалинах у переправы, откуда их вывел Алеша, и теперь завязали бой на Старкерне.

Подойдя снова к Хорсену, Шустров увидел на берегу раненых. Двоих несли на носилках, одного санитары тащили под руки.

– Наверху оставьте, - требовал раненый, когда его подняли на палубу.
– Вот тут.
– Он приткнулся спиной к рубке.

Алеша смотрел на искаженное от боли лицо, кого-то напоминающее. Из рубки высунулся Шустров:

– Где тебя, браток, угораздило?

– На переправе меня.
– Раненый поднял знакомые Алеше глаза и добавил: - Мы и Хорсен, и второй остров с сержантом брали...

Алеша узнал солдата Хмару, который обыскивал его на развалинах. Узнал, хоть его и побрили в Рыбачьей слободке.

"Кормилец"

на этот раз пошел прямо в Рыбачью слободку.

– Вы что носитесь как оглашенные?
– кричали с пристани.

– Живучесть проверяем, - ответил Шустров, разглаживая усы. На берегу ждала санитарная машина. По сходням вбежали сестры.

– Не надо носилок, я сам, - сказал Хмара, но идти он не мог.

Левой рукой он обвил шею сестры. Алеша подхватил его справа.

– Пошли, - скомандовала сестра.
– Только веди в ногу. Не топчись...

– Катя?
– Алеша скосил глаза.

– Осторожнее веди, ему больно.

– А я тебя не узнал!

– Я тоже, - колюче ответила Катя.

Раненый тщетно старался не виснуть на плечах юных санитаров.

– Невеста?
– страдая от боли, грустно улыбнулся раненый.

– Катя. Комсорг наш.
– Алеша нахохлился.

– Ты, хлопец, не серчай на меня. Война, сам знаешь.

Алеша понял, что Хмара вспомнил про обыск.

– Какая обида, что вы!.. Все правильно.

Рука Кати дрогнула на плече раненого.

– Ну, здравствуй!
– сказала Катя с раздражением, когда раненого они внесли в машину.
– Что означает твое "правильно"?.. Подумаешь, жених!

– Да мы совсем про другое. Ты не так поняла, Катя.
– Алеша смешался, но вспоминать про обыск ему не хотелось.
– Уже служишь?
– Он кивнул на матросскую звездочку на ее берете.

– Служу. Санинструктор веэмге.
– И свысока, как непосвященному, пояснила: - Военно-морского госпиталя. А ты?

– Пока на мирном положении.
– Алеша постыдился сказать "вольнонаемный". Вспомнив, он достал из кармана осколок: - Хочешь на память? Тепленький был...

– Подумаешь! Возле госпиталя их полно. От фугасных, от бомб.

– Это от гранаты. ("Эх, рассказать бы ей про бой!..")

– Можешь отдать своей невесте, вояка!
– насмешливо сказала Катя.
– Тебя на военную службу не берут?

Шофер уже завел мотор, из кабины звала старшая медсестра:

– Белоус, в машину!

– Сейчас!
– отмахнулась Катя.
– Ты хоть написал матери?

– Там немцы.
– Алеша опустил голову.
– Уже в сводке было...

– Белоус!
– Старшая высунулась из кабины.
– Сколько можно!..

– Добивайся, Горденко, настаивай!
– Катя вскочила в кузов.
– Может, к нам в санитары возьмут...

Машина тронулась. Алеша стоял, пока она не скрылась за бугром.

На земле валялся кусочек рваного металла.

Среди многих рапортов, поданных командиру базы торпедных катеров о назначении в десант, была решительная просьба Ивана Щербаковского. На Ханко он только прибыл, никто его еще не знал, взяли шофером полуторки. В прошлом торговый моряк, он облазил весь свет, прошел все - от палубного матроса до механика. Был он черен как цыган, быстр и резок в движениях и разговоре, роста среднего, но жилистость и худоба делали его высоким. Он уверял, и в это нетрудно было поверить, что именно в котельной он навеки почернел, а палящее солнце тропиков так выдубило его кожу, что ни одна пуля ее не пробьет. На этом основании он требовал зачислить его к Гранину немедленно и включить в список добровольцев обязательно под номером один - так и написал в рапорте. Командир береговой базы, выслушав его доводы, сказал, что список составят по алфавиту: