Дети нашей улицы

Махфуз Нагиб

— Здесь живет наш общий предок аль-Габаляуи. Для него мы все — из разных кварталов, мужчины и женщины — равны.

На лицах отразились удивление и радость, особенно у тех, кто ожидал услышать речь победителя. А Касем продолжал:

— Вот его имение. Оно одинаково принадлежит вам всем, как он завещал Адхаму: «Имение останется твоим потомкам!» Чтобы доходов хватало на всех, нам следует разумно распоряжаться имуществом. Тогда мы будем жить, как мечтал Адхам, не нуждаясь, жизнь наша станет спокойной, а счастье ничем не омрачится.

Люди переглянулись — не снится ли им это? Касем продолжал:

— Управляющий ушел и не вернется. С надсмотрщиками покончено. Никогда их не будет на нашей улице. Вам не надо больше платить дань и терпеть унижение от этих нелюдей. Вы будете жить в мире и согласии, узнаете, что такое сострадание. — Он обвел взглядом их лица. — От вас самих зависит, чтобы прошлое не повторилось. Будьте бдительны с управляющим! И если он окажется предателем, отстраните его от власти. Если кто-либо из вас прибегнет к насилию,

остановите его его же оружием! Если один человек или жители целого квартала будут претендовать на господство, образумьте их! Только своим единством вы сможете сохранить такой порядок вещей. Да пребудет с вами Бог!

В тот день люди оплакивали погибших близких и сокрушались над потерями, но мыслями были устремлены в завтрашний день, как устремляются взоры в весеннее ночное небо в ожидании молодого месяца. Доходы Касем распределил поровну между всеми, оставив часть на общие нужды. Конечно, доля каждого была невелика, но зато это было справедливо, и их чувство достоинства было удовлетворено. Годы правления Касема прошли в мире, обновлении и созидании. Никогда раньше улица не жила так счастливо, в согласии и дружбе. Правда, среди жителей квартала Габаль были такие, кто, затаив злобу, перешептывался: «Мы потомки Габаля, а нами правит какой-то бродяга!» Тоже твердили и некоторые из рифаитов. Да и среди бродяг находились такие, кого распирало от тщеславия и гордости. Но вслух никто не высказывался. Бродяги видели в Касеме образец человека, подобного которому не было и больше не будет. В нем сочетались сила и мягкость, мудрость и простота, величие и доброта, достоинство и скромность, дальновидность и острота ума. К тому же он был приятным собеседником, хорошим товарищем, любил песни и шутки. Став управляющим, Касем ни в чем не изменился, разве что женился несколько раз, словно и в семейной жизни тоже сказалось его стремление к обновлению и увеличению, как и в делах управления имением. Несмотря на любовь к Бадрии, он женился на девушке из рода Габаль, а затем взял себе жену из квартала Рифаа. Позже он полюбил женщину из квартала бродяг и тоже женился на ней. Люди говорили, что он ищет то, чего лишился со смертью своей первой жены Камар. А дядюшка Закария объяснял его женитьбы тем, что Касем хочет установить родственные отношения со всеми кварталами. Но люди не требовали никаких объяснений или оправданий. Если они и удивлялись морали Касема, то гораздо больше восхищались его делами. Ведь любовь к женщинам считается на нашей улице достоинством, украшающим мужчину. Этим надсмотрщики всегда гордились не меньше, чем своей силой.

Как бы то ни было, никогда раньше жители нашей улицы не чувствовали себя до такой степени хозяевами собственной жизни. Без управляющего и надсмотрщиков они жили в братстве, согласии и мире.

Многие говорили, что если неизлечимой болезнью нашей улицы была забывчивость, то уж теперь-то мы от нее избавились навеки.

Так говорили…

Так говорили. О, наша улица!

АРАФА

92

Никто, знакомый с историей нашего квартала, не поверит тому, о чем рассказывают под ребаб в кофейнях. Кто такие Габаль, Рифаа и Касем? И какие за пределами кофеен имеются доказательства того, что они действительно существовали? Уши слышат об этих легендах, а глаза видят лишь несчастную улицу. Как же мы дожили до этого? Где же Касем и сплоченный квартал, где имение, доходы с которого идут на общее благо? Что нашло на этого алчного управляющего и потерявших рассудок надсмотрщиков? Если зайдете в курильню, где кальян передается по кругу, то вы услышите между вздохами и усмешками, что после Касема управляющим стал Садек. Жизнь шла своим чередом, но нашлись такие, кто посчитал, что Хасан был достойнее места управляющего. Кроме того, он расправился с надсмотрщиками и приходился Касему родственником. Хасана подговаривали взяться за дубинку, которой он сокрушал все вокруг, но он не захотел возвращать улицу во времена надсмотрщиков. Однако среди жителей уже произошел раскол. В роду Габаль и в роду Рифаа стали открыто говорить о том, что раньше замалчивали. А когда Садек упокоился с миром, их тайные желания вылезли наружу злобными словами и взглядами. После долгого молчания снова заговорили дубинки, всюду полилась кровь, все восстали против всех. В одной из схваток был убит сам управляющий. Бразды правления выпали из его рук. Мира и безопасности больше не существовало. Тогда жители решили, что управление имением, ради которого люди были готовы убивать друг друга, нужно отдать последнему из потомков Рефаата. Так к делам приступил управляющий Кадри, и все вернулось на круги своя. В каждом квартале появился свой надсмотрщик. Война за место главного надсмотрщика продолжалась, пока не победил Саадулла, переехавший в дом помощника управляющего. В квартале Габаль утвердил свою власть Юсуф, в квартале Рифаа — Агаг, а в квартале Касем — Сантури. Сначала управляющий вел дела имения честно, повсюду было заметно строительство и обновление. Но вскоре сердцем его завладела алчность, надсмотрщики последовали его примеру, и улица вернулась к старым порядкам: управляющий присваивал половину себе, а другую отдавал четверке надсмотрщиков; те же, нарушая права наследников, не делились ни с кем. Но и этого им было мало, наглость их не знала предела: бедных жителей своего квартала каждый из них обложил данью. Вся деятельность

на улице приостановилась, наполовину или на четверть построенные дома так и остались незаконченными. Казалось, ничего не поменялось с прежних времен, разве что квартал бродяг стал называться кварталом Касема, и в нем завелся свой надсмотрщик. Рядом с просторными домами снова стали множиться лачуги и хижины. Жители улицы перенеслись в самые худшие времена, какие знали. Их лишили и прав, и достоинства. Их преследовала нужда, нагоняли удары дубинок, на них сыпались пощечины. Снова стало грязно, расползлись мухи и вши. Дороги наводнились попрошайками, бесноватыми и калеками. Имена Габаля, Рифаа и Касема превратились в пустой звук и повторялись только в песнях пьяных поэтов. Каждый клан хвастался своим предком, от которого ничего не перенял, и часто спор их заканчивался дракой. Кругом слышались призывы подвыпивших. Один такой говорил, входя в кофейню: «А какая от него польза?», имея в виду этот мир. Другой отвечал ему: «У всего один конец — смерть. Умереть по воле Бога уж лучше, чем от дубинки надсмотрщика. Так будем пить и курить гашиш!» И они затягивали грустную песню, вплетая в нее слова разочарования, нужды и унижения. Или же запевали что-нибудь пошлое, отчего женщины и мужчины, ищущие покоя и утешения, затыкали уши. Когда кого-нибудь охватывала тоска, он говорил: «Так предписано. Ни Габаль, ни Рифаа, ни Касем не помогли нам. Наша судьба — жить на дне и превратиться в пыль». Как ни удивительно, даже после всего этого наша улица все еще оставалась предметом зависти. Соседи показывали в нашу сторону и с восхищением произносили: «Улица аль-Габаляуи!». А мы мрачнели и молча прятались по углам, довольствуясь воспоминаниями о славном прошлом или прислушиваясь ко внутреннему голосу, который нашептывал: «Ведь завтра может произойти то, что уже происходило?! Вновь станут реальностью мечты, о которых поет ребаб, и несправедливость в нашем мире исчезнет».

93

Однажды уже ближе к вечеру на улице заметили странного юношу, пришедшего со стороны пустыни, которого сопровождал другой — пониже ростом. Юноша был одет в серую галабею прямо на голое тело. Он туго подвязался поясом, отчего верхняя часть галабеи надулась и оттопырилась под тяжестью предметов, спрятанных за пазухой. На ногах были облезлые изношенные шлепки. Густые волосы растрепаны, смуглая кожа, круглые глаза и острый взгляд, проницательный и беспокойный. В движениях его чувствовалась уверенность и решительность. Он ненадолго остановился перед Большим Домом, затем не спеша продолжил свой путь. Его товарищ последовал за ним. Юноша не мог остаться незамеченным, он привлекал к себе взгляды, и люди думали про себя: «Чужак на нашей улице! Какая наглость!» То же читалось в глазах торговцев, владельцев лавок, посетителей кофеен и просто выглянувших из окна и даже в глазах собак и кошек. Юноше показалось, что и мухи демонстративно сторонятся его из презрения. Мальчишки оборачивались на него с вызовом, одни подходили совсем близко, другие целились из рогаток или подбирали с земли камешки. Он дружелюбно улыбнулся, сунул руку за пазуху, вытащил мятные леденцы и предложил им. Мальчишки с радостью набросились на угощение, запихали конфеты в рот и с удивлением уставились на незнакомца. Не переставая улыбаться, юноша обратился к ним:

— Не сдает ли здесь кто подвал? Тому, кто укажет мне, обещаю кулек мятных сладостей.

Женщина, сидевшая на земле перед домом, спросила его:

— Да кто ты такой, чтобы селиться на нашей улице?

Он засмеялся:

— Я Арафа, такой же сын улицы, как остальные. Меня долго не было, но теперь я вернулся.

Женщина вгляделась ему в лицо:

— Чей ты сын?

Он рассмеялся еще сильнее:

— Джахши, да упокоит Бог ее душу. Ты знала ее?

— Джахши, дочери Зейна?!

— Да, той самой!

Другая женщина, которая, прислонившись спиной к стене, вычесывала у ребенка голову, проговорила:

— Когда ты был совсем маленьким, я хаживала к твоей матери. Ты сильно изменился, но глаза остались те же.

— А где твоя мать? Да примет Господь ее душу! Да помилует ее Господь! О, Джахши!

— Да продлит Господь твои годы! — сказал он ей, довольный. — Может быть, ты мне скажешь, нет ли здесь свободного подвала?

Женщина посмотрела на него своими подслеповатыми глазами и спросила:

— А что вернуло тебя сюда через столько лет?

Подражая мудрецам, он ответил:

— Живых всегда тянет на свою улицу, к родным.

Она указала на один из домов в квартале Рифаа:

— Вон там есть подвал. Он опустел, с тех пор как женщина, жившая там, сгорела. Да смилуется над ней Господь! Это тебя не пугает?

Женщина, выглянувшая из окна, расхохоталась:

— Это ж мужчина! Его самого демоны боятся!

Он поднял голову и сделал вид, что ему тоже смешно.

— Что за чудная у нас улица, — сказал он. — Какие веселые люди на ней живут! Теперь я понимаю, почему мать перед смертью наказывала мне вернуться сюда.

Он посмотрел на сидящую у стены женщину и сказал:

— Смерть уготована нам всем, клиентка моей матери. От огня ли, воды, демона или дубинки.

Он попрощался с ними и направился к дому, который ему указали. Многие обращали на него внимание. Какой-то мужчина бросил с усмешкой:

— Твою мать мы знали. А кто скажет, кто твой отец?

— Всевышний скрыл это от нас! — проговорила одна из старух.

— Ведь он может утверждать, что его отец из рода Габаль, или Рифаа, или Касема, как ему будет выгодно. Да смилуется Господь над его матерью!