Дети нашей улицы
Шрифт:
— Ты ничего не ешь, — произнесла Бадрия.
Он посмотрел на нее затуманенным взглядом из-под тяжелых век.
— Скоро ты увидишь нашу победу, Камар, — сказал он, но тут же понял, что оговорился. Заметив, как Бадрия поменялась в лице, он приподнялся и смущенно проговорил, стараясь быть нежным:
— Какая вкусная у тебя еда!
Однако после его слов она, нахмурившись, отвернулась. Он взял кусок лепешки.
— Ну теперь я зову тебя, садись кушать! — сказал он ей.
— Она была старая и некрасивая!
Он согнулся от этих слов, как будто
— Не говори о ней плохо! Такие, как она, заслужили светлую память.
Она с вызовом повернула к нему голову, но увидела на его лице такое горе, что ужаснулась, застыла и промолчала.
87
Побежденные с позором разбрелись по домам, стараясь как можно подальше держаться от освещенного дома Савариса, где еще продолжали гулять и веселиться. Однако плохие новости разнеслись по кварталу со скоростью урагана. Многие дома огласились криками, праздник погас, как огонь, засыпанный землей. Сначала стало известно о смерти Савариса, потом начали перечислять участников шествия из кварталов Рифаа и Габаль, погибших вместе с ним. И кто напал на них?! Касем! Пастух Касем, которому на роду было написано всю жизнь оставаться бродягой, если бы не Камар! Кто-то рассказал, что проследил за людьми Касема, возвращающимися в свой лагерь на аль-Мукаттаме. Многие испугались, что Касем выжидает на горе, чтобы уничтожить всех мужчин улицы. Спавших разбудил шум, и они вышли наружу. Во дворах заголосили. Мужчина из рода Габаль гневно крикнул:
— Убейте же этих бродяг!
Но Гулта остудил его пыл:
— Они не виноваты. Среди них тоже много погибших, в том числе и их надсмотрщик.
— Сжечь аль-Мукаттам!
— Приволоките сюда труп Касема, чтобы его собаки сожрали!
— Мне не терпится пустить им кровь!
— Проклятый бродяга и трус!
— Он думает, что на горе ему ничего не угрожает!
— Ничего не будет ему угрожать тогда, когда увидим его в могиле!
— А ведь когда я давал ему гроши, он целовал землю у моих ног!
— Он притворялся таким вежливым и тихим, а оказался убийцей!
На следующий день на улице был объявлен траур. А позже надсмотрщики собрались в доме управляющего Рефаата, который кипел от злобы и ненависти. Нахмурившись, он сказал:
— Ради собственной безопасности приходится и носа не высовывать с улицы.
Лахита чувствовал свою вину и, чтобы снять с себя ответственность, решил придать делу несерьезный характер:
— Это всего-навсего драка надсмотрщика с кучкой людей из его квартала.
— Из нашего квартала один убит и трое ранены! — возмутился Гулта.
— У нас один убитый, — сказал Хагаг.
— Надсмотрщик улицы! Твоей репутации дали пощечину! — ехидно заметил Рефаат Лахите.
От злобы Лахита пожелтел.
— Пастух!
— Пастух? Пусть так. Но он опасен. Какое-то время мы пропускали мимо ушей его бредни и закрывали на все глаза из уважения к его жене, и вот каким злом он отплатил. Выжидал удобного случая, чтобы
Они обменялись гневными взглядами, и управляющий продолжил:
— Он хитростью склоняет жителей на свою сторону. Вот что страшно. А мы смотрим на это сквозь пальцы. Он соблазняет их имением. Доходов с него и владельцам не хватает, но никто не хочет этого понимать. Бродяги, коих не счесть, в это не верят. Да вся наша улица попрошайки! Он обещает им расправиться с надсмотрщиками, а они и рады это слушать. На нашей улице одни трусы. Они вмиг готовы переметнуться на сторону победителя. Если бездействовать, мы пропали!
— Вокруг него одни мыши. Мы с ними легко разделаемся! — закричал Лахита.
— Но они же укрылись в горах! — возразил Хагаг.
— Будем следить за ними, пока не обнаружим их тропу, — предложил Гулта.
— Действуйте! Говорю же вам, в бездействии наша погибель! — заключил Рефаат.
Рассерженный Лахита многозначительно обратился к управляющему:
— А вы помните, господин, еще когда была жива его жена, я придумал план, как его убить, но ханум воспротивилась?!
Управляющий опустил глаза от уставившихся на него и, как бы извиняясь, произнес:
— Ни к чему вспоминать ошибки, — потом добавил: — Родственные узы в почете на этой улице испокон веков.
Снаружи послышался странный шум, не предвещавший ничего хорошего. Они насторожились, и управляющий кликнул привратника. На его вопрос тот ответил:
— Говорят, пастух примкнул к Касему и увел за собой всех овец.
— Собака! — заорал Лахита, вскочив. — Собачья улица! Я вам покажу!
— Откуда этот овечий пастух? — спросил Рефаат.
— Из квартала бродяг, — ответил привратник. — Его Закля зовут.
88
— Приветствую тебя, Закля! — сказал Касем и обнял пастуха.
Тот не мог успокоиться:
— Я вовсе не был против вас. Сердцем я всегда был с вами. Если бы не мой страх, то я в первых рядах перешел бы на вашу сторону. Как только я услышал о смерти Савариса, попади он в ад, поспешил к вам и привел с собой овец ваших врагов.
Касем взглянул на стадо на площади между хижинами, где, радостно болтая, толпились женщины, и рассмеялся:
— Это будет их плата за все, что они у нас украли.
За день к Касему присоединилось огромное количество народу, что придало братству решимости и укрепило их надежды. Однако на следующий день Касема рано разбудил непривычный шум. Он спешно вышел из хижины и увидел идущих навстречу товарищей. Похоже, они торопились и были взволнованы.
— С улицы пришли, чтобы отомстить. Они стекаются к началу тропы, — сказал Садек.
— Пошел было на работу, — стал рассказывать Хорда, — и у кромки пустыни заметил их. Я тут же повернул назад. Они погнались за мной и бросили камень мне в спину. Я стал звать Садека и Хасана. К тропе подбежали братья, увидели опасность и забросали их камнями. Им пришлось отступить.