Дети Шини
Шрифт:
Герасимов:
Привет. Как ты? Целый день туплю дома. Сказали валяться ещё неделю. Но я столько не выдержу. И вообще, меня очень напрягает эта тема с Марковым. Он же мегамозг, он не мог взять и сгинуть, как лох какой-то. Прям, хоть бери и поезжай обратно. Кстати, у меня есть очень интересные новости. Настя звала завтра после седьмого в кафе. Прикинь, они уже в школу ходят. Короче, встретимся - расскажу.
Шепот Вертера:
Ну, вот, теперь ты окончательно убедилась какой я придурок. Знаю, что должен был тебе сам рассказать и давно.
За то, что я не сказал про это, и про Петрова, и за всякие другие вещи, ты можешь убить меня любым доступным тебе способом, только, пожалуйста, не обижайся, только разговаривай со мной и отвечай на сообщения. Умоляю, не отворачивайся от меня.
И, чтобы хоть как-то загладить свою вину: кажется, я догадываюсь, где Марков. Почти уверен. Помнишь, когда Якушин с Герасимовым в первый раз в поселок поехали? Помнишь историю про бабок и их умирающего деда? Этот домик ближе всего к Капищено, и наверняка Марков сунулся туда. Во всяком случае, я сделал бы именно так.
Если кто-то и мог меня окончательно взбудоражить, так это, естественно, Амелин.
Потому что он был прав. И как это мы сразу про бабок не вспомнили?
Вертер был в сети и почти сразу же написал: "Ты всё-таки обиделась?". Но я собрала волю в кулак и вырубила компьютер.
Еле дождалась утра, и, как только рассвело, сразу же позвонила отцу Маркова, а днем, пошла в полицию, туда, где занимались нашими поисками, и, после долгих объяснений, всё же забрала свой телефон.
В четыре мы договорились встретиться с Сёминой, Петровым и Герасимовым в кафе.
Я только вышла из подъезда и засовывала связку ключей от квартиры в боковой кармашек рюкзака, как вдруг они выскользнули из пальцев и с лёгким звоном шлепнулись на асфальт, прямо возле моих сапог, я быстро нагнулась, чтобы поднять, а когда резко выпрямилась обратно, точно очнулась.
Февраль только начался. Город размеренно жил в своём неспешном зимнем ритме, зябко кутался в шубы и пуховики, звонко переливался отдаленным колокольным звоном, бухал глухими басами из проносившихся мимо автомобилей, неторопливо скреб лопатами, ворковал пригревшимися на люках голубями, бросался белыми соляными брызгами из-под колес, плыл по сизому небу молочно-белыми клубами пара из огромной трубы теплоцентрали, размывался тусклым оранжевым свечением уже зажигающихся уличных фонарей.
Живой и настоящий. Такой же живой и реальный, как и я в своих потертых сапогах и ключами в руке. Не оставшаяся в том подвале, не съеденная волком, не растворившаяся среди псковских дорог, а смотрящая под ноги и на небо, чувствующая промозглое дыхание февраля, слышащая голоса города, разделяющая эту жизнь вместе со всем миром вокруг.
Ведь, если бы меня не стало,
Но раз я вижу этот мутный свет уходящего дня, значит, я существую, значит, я есть.
Пусть и такая, какая есть, обычная и несовершенная, как и зима, как и этот город, как и затянутое небо над головой. Но это просто жизнь, а значит, нужно всего лишь набраться терпения, ведь очень скоро всё изменится.
И на завтра обязательно наступит новое утро, а за ним другое, а потом уже и весна, потому что она не может не наступить, и небо прояснится, и город весело заблестит чистыми витринами и мытым асфальтом. И станет тепло, и распустятся листья, и я переобуюсь в босоножки, и всё обязательно будет хорошо.
В кафе было немноголюдно. Приятно пахло ванилью, кофе и свежей выпечкой, девушка в коричневом фартуке, стоявшая на дверях, приветливо поздоровалась со мной. И я тут же услышала громкий голос и смех Петрова.
– Привет, - я подошла к их столику.
Петров сиял. Он был в светлой рубашке и горчичном пиджаке, я уже отвыкла видеть его в чем-то кроме голубой толстовки. А тут он весь такой розовенький, чистенький, постриженный, на левой руке Настины фенечки. Когда он меня увидел, всё его лицо озарилось неподдельной радостью.
И Настя тоже засветилась. Она так сильно изменилась с момента нашего побега, я это и в Капищено замечала, но после того, как мы не виделись несколько дней, особенно бросалось в глаза. От зашуганности не осталось и следа, щёки приобрели естественный розовый цвет, глаза горели.
Перед ней стояла огромная чашка с шоколадом, и этот дразнящий аромат окутывал их всех троих.
Герасимов ел мороженое, и когда я подошла, медленно, немного исподлобья посмотрел, продолжая нести ложку с мороженым ко рту, а сообразив, что это я, так удивился, что ложку в итоге не донес, бросил обратно в креманку, вскочил и принялся обниматься.
Огромный здоровый Герасимов, чуть не задушил меня от радости. И если бы кто-нибудь до Нового Года сказал мне, что я так к нему привяжусь, то я бы презрительно рассмеялась тому в лицо. А тут, никак не могла наглядеться.
Петров тоже мигом вскочил, кинулся к нам, задел столик и расплескал Настин шоколад, но она даже слова ему не сказала, только крепко схватила меня за руку и настойчиво усадила рядом с собой.
– Тонечка, ты не представляешь, как мы волновались, ужасно волновались, но я всё равно не верила, что с вами могло что-то случиться.
И от умиления принялась расцеловывать меня.
– Это хорошо, - засмеялась я, потому что она очень щекотно это делала.
– Согласно твоей логике, раз ты за меня волновалась, то значит любишь.
– Конечно, люблю, - она обхватила меня за шею и крепко прижалась щекой к моей. Глубоко вздохнула.
– Вот бы ещё Марков нашелся.
– Нам тут Герасимов наотрез отказывается рассказывать, чем вы там три дня без еды и света в подвале занимались, - пожаловался Петров.
– Может, ты расскажешь? Мы же, ей богу, перепугались до жути все.