Дети Шини

Ида Мартин

И вообще, если бы он не пел, и не заговаривал мне зубы, и не рассказывал всякую ерунду наподобие чайки, и не читал бы свои стихи, я бы, наверное, точно умерла от страха, уныния и жалости к себе. Затем вдруг перед глазами встала игра в карты с Марковым, танго, драка подушками, монолог Гамлета на лестнице, и я вконец разулыбалась.

– Осеева, - Татьяна Евгеньевна строгим окликом выдернула меня обратно в реальность.
– Что такого смешного ты там нашла?

– Нет, ничего, - я потупилась и сделала вид, что читаю, но она

не отстала.

– Так что же смешного ты нашла в статье про вымирание полярных медведей?

– Я увидела одно слово и просто задумалась о том, как оно переводится.

– Что же за слово?

– Hollow point, - потом подумала и добавила, - bullet.

– Это целых три слова, Осеева.

– Простите.

– Ладно, смейся дальше, посмотрим, как ты подготовишься к вопросам по нужной теме.

– Это такая пуля, - вдруг зашептал мне на ухо Герасимов, когда она отвернулась.
– Разрывающаяся. Их вообще-то по-правильному экспансивными называют. Она когда попадает в тело, то раскрывается внутри и превращает то место, в которое попала в кровавое месиво. С очень близкого расстояния даже бронежилет пробивает. Они запрещены.

– Герасимов!
– закричала Татьяна Евгеньевна, будто только этого и ждала.
– Вы совсем обнаглели уже? Мало того, что три недели прогуляли без уважительной причины, так ещё теперь и другим учиться не даете. А ну, давай, встал и пошел к директору. Или вы думаете, можете приходить, когда захотите, уходить, когда вздумается, и заниматься на уроках своими делами? Давай, давай, быстренько. Я повторять не буду.

Герасимов послушно встал, собрал свои вещи и вышел.

И это было жутко несправедливо, просто отвратительно. Так что я тоже схватила с парты учебник и тетрадку, сунула их под мышку, подцепила пальцем рюкзак, без спроса встала и пошла к выходу.

– Ты куда это, Осеева? Тебя никто не отпускал!

– Мне тоже к директору срочно надо, - ответила я.

И побежала догонять удаляющегося по коридору Герасимова.

Мои торопливые шаги по гладкому линолеуму так громко отдавались в сосредоточенной школьной тишине, что он обернулся, и даже с приличного расстояния я не могла не заметить, как он обрадовался и потеплел. Гранитный ледник растаял.

И тут у меня в кармане бешено завибрировал телефон. Взглянула на экран и не поверила своим глазам.

– Привет!
– закричала я в трубку на весь коридор.

Герасимов, нахмурив брови, строго шикнул на меня.

– Привет, соскучилась?
– бодрым голосом поинтересовался Якушин.

– Саша! Я так рада! Как ты?

Глаза Герасимова тут же изумленно округлились.

– Выйдешь из школы - расскажу.

–

Ты здесь? Это же просто офигеть какая новость!

– Ты ещё больше офигеешь, когда выйдешь.

Мы бесцеремонно ворвались к Петрову на географию.

Сначала я осторожно попросила его на одну минутку, но географичка начала задавать вопросы, и Герасимов из-за моей спины начал кричать "Быстро сюда, Петров". Мне стало стыдно, я закрыла дверь, но Петров нас услышал и уже через полминуты вылетел из класса под сварливые крики географички.

И мы с такой скоростью помчались на улицу, что ни один охранник на свете не смог бы нас остановить.

А там светило солнце, и небо было голубое, и всё вокруг морозно сияло, и мы мчались так, словно хотели обогнать порывистый колкий ветер.

Якушин стоял за забором и курил.

И только увидев его, я поняла, как соскучилась. Но он разговаривал с каким-то парнем в черном пуховике, поэтому мы сразу сбавили темп и постарались держать себя в руках. Однако когда подбежали поближе, то выяснилось, что порой, в жизни случаются удивительные вещи. Сны становятся явью, ожидания оправдываются, а мечты сбываются.

Потому что это был Марков в новой куртке и новых очках.

Петров издал дикий клич ликования. Я запрыгнула на Маркова прямо с разбега, так что мы чуть оба не загремели на асфальт, а Герасимов схватил его за плечи. И мы стали его трясти и скакать, как ненормальные, потому что это одуреть какое счастье, когда твои друзья оказываются живы и здоровы.

Прохожие недоуменно косились.

А затем, немного помедлив, я набросилась и на Якушина. Однако он тут же, чуть не выронив сигарету, пугливо отскочил и сразу же пояснил, что ему пока нельзя совершать резких движений, потому что швы могут разойтись.

Но Герасимов со словами "да брось" всё равно обхватил его, как столб и высоко поднял, а поставив, очень серьёзно сказал, что он теперь для Якушина сделает всё, что угодно, потому что тот спас его от кошмарного алкогольного плена и мучительной голодной смерти.

Я же добавила, что он всегда должен помнить, что спас троих человек, а одного из них даже дважды. На что Якушин ответил, что второй раз не считается, потому что тот человек, о котором я говорю, сам спас его от падения в колодец.

И небо так отражалось в его глазах, и солнце светило так ярко, что я смотрела и не могла налюбоваться. Мне очень захотелось, чтобы Петров сфотографировал его именно таким, но я боялась об этом сказать, чтобы не разрушить чудесный, удивительный момент, а потом вдруг почувствовала, что, наконец, ухватила эту его постоянно ускользающую привлекательность, вероломно и бесстыдно поймала, прочно запечатлев не на камеру, не на фотик, а где-то внутри себя, на долгую память.

Пока я его разглядывала, Якушин рассказывал, что он попросту ушел из больницы, потому что там было скучно и одиноко.