Дети вечного марта. Книга 1
Шрифт:
В местах, куда их занесло на этот раз, не-то что шалашик соорудить, просто выйти из повозки, было страшно. Невероятное зеленое буйство вокруг телеги кишело жизнью. Пауки величиной с кролика и термиты — с голубя делили пространство между деревьями с огромными золотистыми муравьями. Каждый вид жил своей отдельной жизнью. Тут всем хватало и воды и пищи. По поляне прыгали гигантские, похожие на сковородки лягушки. Даже оживившаяся поначалу Солька смирно сидела в телеге, опасаясь спускаться в ослепительно зеленую густую траву, в дебрях которой кто-то непрерывно
— Опять? — спрашивал Эд. Солька встряхивала лохматой от цветов головой, прислушивалась… и оставалась на месте.
— То позовет, то молчит.
— Тебе мерещится.
— Нет, Эдди. Ты мне не веришь?
— Верю, маленькая. Только ни я, ни Апостол ничего не слышим. Кто тебя зовет? Мужчина? Женщина?
— Дерево…
Складка тента над бортиком зашевелилась. Кто-то с той стороны осторожно трогал парусину, пытаясь найти щель. Гость не стучался, не дергал: потрогает, перестанет. Никакой агрессии, скорее, любопытство. Шак осторожно приподнял край тента. С той стороны в повозку перегнулась блестящая плоская голова на гибкой шее. Бедная Цыпа как раз задремала. Хорошо, хоть не видела. Остальные замерли, боясь сморгнуть.
Покрытая мелкими яркими шашечками, змея еще немного всунулась в сумрачное пространство кибитки и замерла. Круглые фиолетовые глаза по очереди оглядели каждого. Сквозь плотно сдвинутые, покрытые желтенькими чешуйками, челюсти, время от времени высовывался раздвоенный язык. Змея качнула головой вбок, потом — в другой, еще раз попробовала языком воздух и, как забралась, так же вежливо, ускользнула в дождь.
— Ты куда нас завез?! — Собаку трясло. — К своим старым друзьям?!
— Чур, меня! Нет. Не похоже.
У Шака, у самого, взмокли ладони, и противно покалывало ступни ног. Белая как мел, Фасолька привалилась к облучку. Слезы залили все лицо, будто дождь шел внутри кибитки, а не снаружи. Проснулась Цыпа. Апостол поправил голову девушки у себя на коленях.
— Ты как?
— Больно. Ой! У-у-у! Бо-ольно!
— Потерпи, уже немного осталось.
Шак говорил то же что и всегда. Со стороны казалось, еще немного и огромное, гладкое кожистое яйцо выскользнет из узкого Цыпиного тела. Но оно только колыхало живот, каждый раз останавливаясь у самого выхода. Цыпа кричала и корчилась. Шак вытирал ей пот со лба и тихо баюкал до следующей схватки. Скоро родильные судороги станут короче и мощнее. И тогда надо будет все же нести мученицу из телеги. Разродись она тут, повозку и скарб придется бросить. Едкой вони не вывести ничем и никогда.
Собака перегнулся через бортик со своей стороны. Его вырвало.
— Уходи, Эд, — попросила Цыпа. — Зачем тебе мучиться?
— Все нормально, девочка.
— Ты меня хоть немножко любишь? — Цыпа судорожно сглотнула и сморщилась.
— Я люблю тебя. — Эд взял холодную мокрую руку девушки и прижался к ней губами. — Прости меня.
— Это ты меня прости. Я так хотела, чтобы в тот вечер со мной пошел он.
— А потом жалел, — зло бросила Солька. — Точно, точно. Я видела. Еще как жалел!
— Ты меня обманываешь, — всхлипнула Цыпа.
— Еще чего! — Солька завозилась, встала на колени, откинула край сырой Цыпиной юбки. — Нашла о чем сейчас думать. Ты почему не сказала, что у тебя ноги замерзли? Вон пальчики совсем ледяные.
— Я ничего не чувствую.
— Сейчас носочки наденем.
Солька достала из короба длинные, вязанные носки, обтерла ступни подруги сухой тряпкой.
— Давай, давай. Вот так. Теперь вторую ножку. Еще и пледом укроем.
— Не надо, — слабо воспротивилась роженица. — Потом выбрасывать придется. Провоняет.
— Ну и что? Выбросим! Но мерзнуть ты не будешь. Выбросим, Шак?
— Какого… ты меня спрашиваешь? Делай, что нужно.
— Почему он нас бросил? — курица в упор смотрела на Эда. — Скажи, никто из вас его не обидел?
— С ума сошла? Цыпа, тебе сейчас в голову лезет всякая ерунда. Успокойся.
Пора было выносить ее из повозки. Но ведь даже на землю не положишь. Кругом вода и всякая живая дрянь. Шак не простит себе, если Цыпа заболеет. Ее нельзя класть на сырое. И так вон ноги замерзли. И посадить не на что. Фасолька вовремя вспомнила о пледе. Если ничего больше не придумают, Шак унесет девушку под ель, накроет ее и себя плащом, подстелит сухое одеяло… оно тут же намокнет. Да что же делать-то?!
А ничего! Решил он вдруг. Пусть тут рожает. Повозку они потом сожгут. Поедут дальше все в одной. Кота у них теперь нет — поместятся.
— Шак, почему он остался?
Глаза Цыпы лихорадочно блестели. Ее знобило. Солька выше натянула одеяло. Эд скрючился у бортика.
— Это из-за меня? — личико опять сморщилось. Из уголков глаз дорожками побежали слезы.
— Нет, девочка. Ты тут не причем.
— Но он же не любит эту рыжую клушу!
— Она не клуша. Она медведица.
— Ой! У-у-у! Больно!
Живот выпятился, будто яйцо встало торчком. Цыпа заметалась. Шак прижал ее голову и начал гладить по волосам. Под пологом прошла новая волна смрада. А как только Цыпа немного успокоилась, охнул собака. Его опять вывернуло. Когда, по пояс высунувшийся из-под тента Эд, вернулся на место, Шак спросил его, ломая трагичность момента:
— Там никто больше в гости не просится?
— Заткнись, или я тебе оторву твои знаменитые уши.
— Глянь, Солька.
— Смотрю. Эд, как Эд. Только зеленый.
— Наружу глянь. Как там лошади? Эдди, может, сгоняешь проверить?
Их надо было чем-то занять. Отсутствие Саньки вдруг больно сказалось на всех. И не в том дело, что в очередной раз накрылся Веселый Поход. Им его не хватало. Его отсутствие вдруг ощутилось как потеря руки или ноги. Как увечье.
— Ну, что, будем готовиться? — предложил Шак…
— Давай я тебе помогу, — откликнулся Дайрен. — Отойдем к деревьям. Ты подержишь Цыпу, а я над вами накидку.
— Да брось, ты! Забыл?