Дети выживших
Шрифт:
Цертул ударил его веслом. В голове Маркуса что-то треснуло, и Армизий почувствовал, как горячо стало коленям. Он поднял руки. Они были алыми от крови.
Цертул оттащил Маркуса от Армизия, ударил ещё раз. На этот раз череп явственно хрустнул.
С лица Маркуса медленно сползла улыбка, кожа посинела, нос заострился, а глаза погасли в углубившихся и почерневших глазных впадинах.
Цертул опустил весло.
Лодка медленно дрейфовала в молочном тумане. Армизий сидел на носовом полубаке, Цертул — на корме. А на дне между ними,
Темнело.
Когда наутро из тумана показались смутные очертания корабля, они по-прежнему сидели, разделенные телом Маркуса, которое уже начало раздуваться от воды.
С корабля закричали, потом зажгли сигнальный огонь.
Только тогда Армизий заметил корабль. Он привстал, уперевшись локтём в колено, махнул рукой и закричал в ответ что-то нечленораздельное. Голос был хриплым и чужим, и слова, которые он пытался произнести, больше походили на рычание угхов.
Потом корабль приблизился. С борта свесилось несколько голов, сбросили верёвочный трап.
— Эй! Кто вы? — спросили с корабля.
Армизий, поднявшись во весь рост, сказал:
— Я — Армизий, бывший триумвир Нарронии. Нас двое в этой лодке, я — и рыбак Цертул. Чумы на лодке нет…
Маркуса они сбросили в воду, привязав к ногам камень, служивший якорем, запеленав тело в парус и крепко связав. На дне лодки еще оставалась бурая жидкость — там, где лежал мертвый Маркус. Но её в тумане всё равно не было видно, к тому же всегда можно сказать, что это кровь от съеденной живьем рыбы. Или от раны, которую Армизий получил, борясь с заглотившей крючок барракудой. Руку, распухшую в месте укуса, Армизий обмотал куском парусины и сунул за пазуху.
Страна погибла. Так пусть же погибнут и её корабли.
Им некуда и незачем больше плыть.
Киатта
— А что здесь? — Фрисс с любопытством заглянул в двери.
Обширное пыльное помещение едва освещалось сквозь дальнее окно. Света было мало потому, что окно было наполовину загромождено полками, заваленными самодельными тетрадями и подобиями книг.
Стены тоже были заняты полками. Бумаги стопами лежали на полу, приваленные к полкам. Между бумагами оставались лишь узкие проходы вроде лабиринта.
Всё это было покрыто толстым слоем пыли.
— Это бывшая спальня старшего принца… — старый Биотт осёкся и тут же поправился: — Господина Ибрисса. Он жил здесь, покуда не убежал из дома.
Фрисс сделал шаг внутрь, брезгливо косясь на горы бумаг.
— И что, с тех пор сюда никто не входил?
— Входили. Входил сам Ибрисс, когда его вернул король. Он тут и жил иногда. Здесь он прятался, предаваясь своей страсти.
— Что же это за страсть? — спросил Фрисс, заподозрив самые постыдные занятия.
— Сочинительство, ваше величество, — кратко ответил Биотт.
— Подай-ка мне… что-нибудь, — велел Фрисс, пошевелив в воздухе пальцами.
Старый слуга всё понял. Взял с ближней стопки какую-то замызганную, сшитую нитками тетрадку. Стёр пыль рукавом, подал. Фрисс взял тетрадку брезгливо, двумя пальцами.
— Путешествие в Иномирье, — вслух прочитал Фрисс. — Часть первая. Задумав совершить сие достославное путешествие, я первым делом велел приготовить себе сонный порошок. Известно, что все дороги в Иномирье начинаются во сне, поэтому перед путешествием надобно запастись немалым количеством порошка….
Фрисс закрыл тетрадь, бросил её на пол. Велел подать следующую.
— Та-ак… Тут какие-то значки… А! Он говорил, что это числа, которым он научился где-то во время своих странствий… Но тут нет ничего, кроме чисел. И ими исписана вся тетрадь!
Фрисс бросил и эту тетрадь. Лицо его выражало досаду и недоумение.
— А ведь это одна из лучших комнат во дворце, как я понимаю. Она находится неподалеку от тронного зала, и от внутренних покоев, а окно…
— Окно выходит в парк, — подсказал Биотт. — Это единственное окно во дворце, выходящее на старый парк в северо-западном углу внутренней стены.
Фрисс задумался, опустив голову. Прошёл по лабиринту между бумагами — стопки почти достигали его плеч. Заглянул в следующую рукопись. Поморщился.
— Это плоды его расстроенного воображения… — сказал Биотт; голос его раздавался глухо из-за гор рукописей. — Ваш отец не мешал ему; он считал, что пусть Ибрисс лучше пишет, никому не мешая, чем бродит по городам, собирая на площадях толпы неучей, которые, не понимая, о чем говорит Ибрисс, лишь потешаются над ним…
Фрисс рассеянно кивнул. Задел стопу бумаг — она рухнула вниз. Густая пыль взметнулась кверху, в комнате стало еще темнее.
Фрисс прижал к носу носовой платок и выбежал в коридор. Дождался, когда Биотт выйдет и закроет дверь на ключ.
— Вот что… — сказал он, когда Биотт повернулся к нему, ожидая приказаний. — Это лучшая комната, и невесту мы поселим в ней. Комнату надо прибрать, отделать стены новыми панелями, отчистить пол, потолок. Заменить, если понадобится, оконный переплёт. Невеста прибудет через неделю. Так что поторопись…
Фрисс придирчиво оглядел двери.
— Двери тоже надо заменить. Светлый дуб, по-моему, тут будет лучше смотреться.
— Слушаю, ваше величество, — склонил голову Биотт. — А что делать с рукописями?
— С рукописями? — переспросил Фрисс с отвращением. — А что делают с хламом? Сожги, закопай, вывези на городскую свалку… Что угодно, лишь бы я их больше не видел. Еще не хватало, чтобы их увидела моя невеста!..
Биотт еще ниже склонил седую голову.
В гавани Оро гремел военный оркестр, развевались флаги. Толпа, отделенная от берега двойным охранением, ликовала.
Фрисс стоял на возвышении; от его ног к самому причалу бежала длинная ковровая дорожка, сотканная из мохнатой розовой шерсти горных коз. Вдоль дорожки истуканами стояли наряженные воины дворцовой стражи — их шлемы были украшены плюмажами, на остриях алебард висели венки из роз, а плащи были розовыми с белой каймой.