Дети выживших
Шрифт:
Но однажды случилась беда.
На заднем дворе вдруг запылал большой костер, запахло жжёным тростником и пергаментом.
Ибрисс встрепенулся, подбежал к окну. Стёкла были грязными, а оконные рамы забиты наглухо. Тем не менее, прижав лицо к верхнему углу стекла, он разглядел, что во дворе какие-то новые слуги, одетые в старинные кафтаны, жгут бумаги.
Ибрисс сморщился от напряжения. Нет, было слишком далеко, и он не мог определить, что это были за бумаги. Сначала он подумал, что Фрисс приказал сжечь ненужные архивы. Таких архивов множество скапливается
Потом он понял, что документы выглядят иначе. Да и зачем бы их жечь, если писцы умеют восстанавливать тростниковую бумагу, выскребая чернила?
Может быть, он жжет попорченные книги из библиотеки Эрисса?
Но и эта догадка Ибрисса не удовлетворила.
Встав коленями на подоконник, прижавшись к стеклу, скосив глаза вниз, он неотрывно глядел на костер, в который слуга бросал новые свитки и тетради, — а их всё подвозили и подвозили на тачках другие слуги. Командовал ими старый Биотт — Ибрисс помнил его молодым и услужливым пажом. Потом, когда короля не стало, Биотт переоделся в простую рубаху и несколько лет выполнял работу по хозяйству. А теперь, видно, Фрисс вспомнил о старом слуге, и снова приблизил его.
Пламя поднялось высоко, горячий воздух струился возле самого окна Ибрисса. Воздух выбрасывал вверх копоть и даже несгоревшие кусочки бумаги.
У Ибрисса отвисла нижняя губа. Он в ужасе отшатнулся, узнав на обгоревшем клочке, мелькнувшем перед глазами, собственный почерк. Это были старые записи. Они хранились много лет в его бывшей спальне…
Ибрисс еще раз посмотрел вниз и стал различать тетради, которые он сшил собственноручно; он помнил их все до одной, помнил, что в них написано, — почти дословно, до последней строки. Но он помнил, конечно, не всё. И восстановить сожжённые рукописи теперь нельзя: не хватит ни перьев, ни чернил, ни, тем более, тростниковой бумаги.
А самое главное — не хватит таланта и времени.
Ибрисс медленно сполз с подоконника и сел прямо на каменный пол.
Он просидел так до вечера. Когда стемнело, стражник открыл дверь и поставил на стол чашку с рисом и стакан молока.
Ибрисс не притронулся к еде. Он проследил, как стражник вышел, как вставил ключ в замок, а потом ещё задвинул внешнюю задвижку.
Он думал. Ему много пришлось скитаться, и долгие дни и ночи ему случалось проводить в обществе воров и разбойников. Он многое видел, но до этого момента о многом не вспоминал. Теперь настала пора вспомнить.
Под утро он вытащил и обломал торчавший из стены кусочек толстой проволоки — ею связывали каменную кладку.
Из этой проволоки он соорудил отмычку.
Перед рассветом, когда спали все, даже стражники, он открыл замок, затем просверлил маленькую дырку в деревянном полотне двери, просунул проволоку и отодвинул задвижку. Дырку он с обеих сторон затёр рисом и слюной, и сверху еще замазал грязью, собрав пыль с подоконника.
Стражника у двери не было, и Ибрисс спокойно спустился вниз. Там, в
Ибрисс прошел мимо него.
В коридорах было темно — Фрисс жалел денег на ночное освещение, светильники горели только возле его собственных покоев. Но Ибриссу не нужен был свет. Он помнил каждый коридор и даже каждую выбоину в камне. Он даже помнил, сколько шагов в длину был каждый коридор.
Он шел, не задерживаясь, прямо к своей бывшей детской комнате. Ведь тогда он был единственным и любимым сыном. И его спаленка была самой лучшей комнатой во дворце.
Возле двери горел ночник. Дверь была новая, крепкая, очень красивая. Ибрисс недолго ковырялся с замком — все они были однотипными. Открыл дверь и замер на пороге.
В комнате ничего не было.
Нет, здесь была новая мебель, кровать с царским балдахином, мягкие пуфы, и даже драгоценное аларгетское зеркало на стене.
Но не было ни полок, ни рукописей, ни книг.
Ибрисс с недоумением прислушался. Кто-то спал на огромной кровати. Робкий рассвет едва проникал в комнату, и спавший оставался в тени.
Ибрисс сделал несколько шагов вперёд. Остановился, вглядываясь. Он увидел женщину с черными кудрями, связанными в пучки. Голова из-за этих пучков казалась уродливой, как будто выстриженной клочками.
Ибрисс дотронулся до лица женщины, провёл пальцем по волосам. Смутное воспоминание забрезжило было в его памяти, и тут же погасло.
Он повернулся и на цыпочках вышел, закрыв за собой дверь совершенно бесшумно.
— Мама, ты не спишь?
Сморщенная, маленькая, как птичка, Арисса похрапывала.
— Мама?
Королева почмокала, вздохнула и сонно спросила:
— Кто это? Это ты, Ибрисс, мальчик мой?
— Я, мама… Извини, что разбудил тебя… Но я хотел кое-что спросить.
— Ох, сынок, лучше бы завтра…
Она внезапно встрепенулась.
— Постой… А как ты вошел сюда? Разве Фрисс не приказал тебя стеречь?
— Пустяки, — отмахнулся Ибрисс.
— Да и за моей дверью тоже стоит стражник…
— Никто там не стоит, мама. Тебя просто запирают на ключ и уходят спать.
Арисса покачала головой.
— И всё-таки что-то не так. Я это чувствую. Сынок! Что-то случилось?
Ибрисс набрался духу:
— Мама, скажи: кто спит в моей комнате?
— В твоей комнате?..
— Ну да, — раздражаясь, повторил Ибрисс, — в моей бывшей детской спаленке. Там сейчас спит чужая женщина. С черными волосами. Под королевским балдахином. Кто она?
— А-а… — протянула Арисса, наконец, догадавшись, о чем идёт речь. — Это невеста нашего Фрисса. Он сказал, что она — принцесса из Таннаута… Ты подумай-ка, — как далеко зашла слава о нашем короле, — о моём славном мальчике.
— Она не из Таннаута, — перебил Ибрисс, переступая с ноги на ногу от волнения. — На Таннауте живут люди смуглые и низкорослые, с маленькими руками и мягкими волосами.