Дети выживших
Шрифт:
На берегу озера разбили лагерь — здесь Ай-биби собралась как следует отдохнуть, залечить мозоли на ягодицах и на внутренней стороне бёдер, дать отдохнуть коням и людям.
Озеро Нанай — длинное и узкое — отражало голубое небо и дальние горные вершины.
Ай-биби со служанками, раздевшись донага, отправилась купаться; с берега, невидимого за рощей, послышались вопли и возня.
Ар-Угай сел перед входом в шатёр, погружённый в мрачные размышления.
Тысячник Хуттах попросил позволения поохотится.
Хуттах ушёл. В лагере стало тихо и сонно; из соседних шатров, где расположились кровники Ай-биби, доносился могучий храп.
Ар-Угай уже хотел было прилечь, почувствовав, что его тоже клонит в сон, но издалека послышался топот копыт.
Стряхнув дрёму, Ар-Угай привстал.
В лагерь возвращался разъезд, прочесывавший окрестности. Всадники торопили коней, и Ар-Угай понял, что у них есть новости.
Отряд перешёл на шаг, въехав в ворота лагеря, и направился к шатру Хуттаха. Ар-Угай, нахмурившись, ждал. Сейчас они узнают, что Хуттаха нет и отправятся на поиски Ай-биби.
Ну, уж нет. Ар-Угай пока ещё темник, и все молчаливо признают, что он, как опекун каан-бола, имеет все права считаться наместником Великого каана.
Поднявшись во весь рост, Ар-Угай смотрел на воинов, стоявших у шатра Хуттаха и ждал. Он разглядел среди воинов пешую фигуру в каком-то балахоне, и удивился. Но не сделал ни шага вперёд.
Между тем командир отряда, наконец, увидел Ар-Угая и, кажется, до него что-то дошло. Он гикнул и кони развернулись к одиноко стоявшему у шатра Ай-биби темнику.
Ар-Угай не знал этого человека. Бритый, в балахоне, с четками, он был похож на таосского монаха. Но, во-первых, он не был таосцем, а во-вторых, был слишком крепким для монаха. А, кроме того, посадка головы и прямой взгляд… Ар-Угай, окинув монаха взглядом, почти уверился, что перед ним — аххумский воин, и воин непростой.
— Мы встретили этого человека на дороге, — докладывал командир отряда. — Он был со спутником, но когда мы решили задержать их, тот, второй, сбежал. Он, похоже, воин: безоружный, отбился от троих наших. Я никогда не видел такого ловкого, искусного бойца…
— И где же этот второй?
— Скрылся в лесу, который тянется на северо-запад и поднимается в предгорья. Его ищут.
Ар-Угай кивнул и повернулся к мнимому монаху. Внятно сказал по-аххумски:
— Ну, что скажешь?
Монах молчал. Он стоял, расставив ноги и развернув широкие плечи, высоко подняв голову; окружившие его хуссарабы казались худенькими подростками.
— Только не пытайся меня обмануть, — продолжил Ар-Угай, не дождавшись ответа. — Я знаю в лицо всех аххумских темников и многих тысячников. То, что ты не простой воин, я вижу. Значит, если я не знаю тебя, ты или один из
Монах сделал непроизвольное движение, и хуссарабы загудели, глядя на Ар-Угая со всё возраставшим уважением.
Но монах по-прежнему молчал.
— Если ты моряк, — сказал Ар-Угай теперь уже на языке Равнины, — то у тебя должны быть татуировки.
Он кивнул воинам:
— Разденьте его.
Двое воинов рывком содрали с монаха балахон, разорвав ворот и обнажив мускулистый торс. На плечах и груди монаха были цветные рисунки, изображавшие морских животных и богов-покровителей.
Ар-Угай улыбнулся. Хуссарабы почти подобострастно смотрели на него.
Монах молчал. Лицо его стало угрюмым, и он наконец-то опустил голову.
— Хорошо, — помолчав, сказал Ар-Угай. — Если ты не хочешь говорить, я заставлю тебя кричать.
Он обратился к командиру-сотнику.
— Эти рисунки, — он кивнул на татуировки, — нельзя отмыть. Так снимите их вместе с кожей.
Монаха бросили на землю лицом вниз, растянули руки и привязали ремнями к вбитым колышкам. Один из воинов, сняв шапку и кафтан и закатав рукава рубахи, поднял небольшой охотничий нож.
— Что здесь такое творится? — раздался грозный голос Ай-биби.
Она, мокрая, едва прикрытая мягким покрывалом, раздвинула воинов. Поглядела на распятого на земле монаха, на Ар-Угая.
— Ну? — грозно переспросила она.
— Прикрой свой срам, женщина! — внезапно рявкнул Ар-Угай. — И ступай в шатёр, на женскую половину!..
Ай-биби открыла было рот, чтобы ответить бранью, но внезапно краска бросилась ей в лицо. Она попятилась вместе со своими служанками, машинально закутываясь в покрывало. По лицу её пошли красные пятна.
— Наглец!.. — выдохнула она.
Ар-Угай спокойно выдержал её взгляд и сказал сотнику:
— Проводи госпожу.
Но госпожа не стала ждать такого позора — резко повернулась и бросилась в шатёр.
Уже вечерело. К телу пленника, залитому кровью, собралось множество воинов. Среди них был Хуттах. Он держался рядом с Ар-Угаем. Ар-Угай сидел на вынесенной из шатра кошме, пил горький степной чай и молчал. Хуттах тоже молчал, — он даже не смел присесть рядом.
— Он так ничего и не сказал, — наконец выговорил Хуттах. — Может быть, оставить его до завтра? Если он, конечно, доживёт…
Ар-Угай качнул головой и сказал:
— Он не доживёт… Разве ты не знаешь?
Хуттах действительно не знал. Он не был боевым офицером, вечно тёрся у шатров предводителей, и баранов для него свежевали другие, и к дичи, подбитой его стрелой, ему не приходилось прикасаться.
Хуттах с готовностью пробормотал:
— Как скажешь, темник.