Детские странствия
Шрифт:
– А чей же еще?
– отвечала за меня его старуха.
– Весь вылитый в матку.
– Так чего же у двери сидеть! Проходи вперед, раздевайся, будь гостем!
Раздеваюсь, складываю свои вещи в угол, под образа, и сажусь на лавку тут же.
– Учишься, паренек?
– спрашивает Печенка.
– Учусь, - отвечаю я.
– И в кого он только уродился такой!
– удивляется старуха.
– Батька неграмотный, братья собак гоняют, а этот, какой бы лютый мороз ни был, идет учиться!
– Такой предел от бога положен: кому собак гонять, а кому учиться, -
Он встает и идет к шестку за угольком, чтобы закурить трубку. При этом в ногах его раздается такой треск, что я смотрю на них и не могу понять, кости это трещат или сапоги.
В молодости Печенка много лет бурлачил и, работая в холодной воде, схватил сильный ревматизм.
– Что глядишь? Сильна музыка?
– спрашивает Печенка, закуривая трубку.
Закурив, он садится и продолжает разговор об ученье:
– Учись, учись, паренек! Выучишься, тогда у тебя не будет в ногах такой музыки, как у меня.
ЗОЛОТАЯ ГРАМОТА
Третье, последнее, отделение младшего класса я окончил с похвальным листом. Дома все по очереди долго разглядывали этот лист, на котором было написано о моих успехах в ученье большими золотыми буквами, а потом я громко прочитал его.
– А не врешь?
– спросил недоверчивый Терентий.
Он пытался прочесть сам, но это оказалось ему не под силу.
– Золотыми буквами мне трудно, - признался он вспотев.
Тогда прочла Аня. Она одна в семье могла проверить, соврал я или не соврал.
– Ну что, соврал?
– спрашивал я Терентия, и вся семья, обиженная тем, что он усомнился в моих успехах, высмеивала его невежество.
Отец повесил мой похвальный лист в красном углу, под образами, и все заходившие к нам в избу разглядывали его, обшупывали буквы, а потом говорили:
– Ай да Васька! Видать, силен в грамоте, коли про него золотыми буквами пишут. Закатится теперь планида Федора Ивановича!
Федор Иванович, маленький, невзрачный старичок, плешивый, с бородавкой на носу, жил в Погосте. У нас в деревне о нем говорили:
«Слабосильный, сохи в руках не удержит, а вот грамотой опоновал людей».
Когда мужики, уйдя на заработки, присылали домой деньги на неотложные нужды, кто два, кто три рубля, и надо было немедля «отписать» о получении их, бабы шли в Погост кланяться в ноги Федору Ивановичу.
Возьмет баба в платок пяток яичек, приходит к нему в избу и просит:
– Выручи, сделай милость, Федор Иванович, напиши письмецо мужику!
– Не до писем мне, баба, время горячее, работы много.
– А ты уж потрудись, голубчик, напиши. Не мне одной надо, другим тоже.
– Что, деньги, видно, получили?
– Получили, кормилец.
– Ладно! Так и быть, выручу. Пеки пироги - завтра приду.
И на другой день Федор Иванович приходит, степенно молится на образа и садится за стол в красный угол. Баба ставит самовар, и начинается чаепитие с шаньгами и пирогами. Федор Иванович
– Письмецо написать - дело умственное. Надо воображение иметь…
А у вас того самого, для воображения-то нет?
– спрашивает он, многозначительно пощелкивая себя по шее.
Баба убегает, возвращается запыхавшаяся, ставит на стол бутылку водки, наливает рюмку и с поклоном подает ее старику грамотею:
– Пей на здоровье, Федор Иванович, пен и кушай!
Федор Иванович угощается, а тем временем в избу набиваются бабы. Приходят все, кому надо «отписать» своим мужикам о получении денег, - кто с яичками в платочке, кто с горшком молока, кто с краюхой хлеба. Усаживаются на скамейки, терпеливо ждут, пока старик угостится, и все выражают ему свое уважение:
– Кушай, Федор Иванович, кушай, раз бог наградил тебя талантом!
Долго угощается Федор Иванович. Не один раз вытрет он полотенцем свою вспотевшую лысину и снова придвинет к самовару стакан. Наконец, опрокинув стакан вверх дном, он кладет на него оставшийся огрызок сахара, встает из-за стола и, помолившись, поблагодарив баб, выходит на улицу покурить.
Торопясь убрать со стола, бабы тихо ругаются:
– Вот черт плешивый! Чуть не до вечера прохлаждался за столом.
Вернувшись в избу, Федор Иванович вынимает из узелка свои принадлежности: пузырек чернил, ручку и листки бумаги. Аккуратно раскладывает все это на столе, вытирает о свои редкие волосы грязное перо и спрашивает:
– Ну, бабы, кому первой писать?
Пишет он, медленно водя пером по бумаге, склонив голову набок и высунув кончик языка. В избе стоит тишина. Изредка только слышны вопросы Федора Ивановича и торопливые ответы баб.
Священнодействие кончается поздно вечером, уже при свете лучины. Уходя из избы, Федор Иванович уносит с собой целую корзину хлеба, молока, яичек.
Много лет продолжалось так, но всему приходит свой конец. Мужики оказались правы: после того как я получил золотую грамоту, планида Федора Ивановича сразу закатилась. Теперь уже не к нему, а ко мне стали приходить бабы, когда им надо было «отписать» своим мужикам о получении денег.
– Васенька, голубчик, выручи, напиши письмецо!
Я охотно писал, и бабы хвалили меня за то, что я писал более крупными буквами, чем Федор Иванович. Но вот ведь человеческая несправедливость! Плешивый старик с бородавкой на носу уносил с собой целую корзину добра, а я получал за свои труды лишь шаньгу или кусок пирога.
ЛОМОНОСОВЫ
Из мужицких сыновей, кроме меня, в старший класс пошел учиться один Вася Потапов, с которым я подружился в последнем отделении младшего класса.