детский сад
Шрифт:
Переждал ищущий луч и резко вперед, к следующей, обгоняя выстрел, и еще дальше, за колоннами, отрываясь от палящего на бегу Володи.
Тот понял его маневр и, прекратив стрелять, перебежал на другую сторону и понесся по путям, перехватывая.
Егор остановился, стараясь отдышаться - фонарик исчез в тоннеле, стало тихо. Перебежал на другую сторону, выглянул.
Не мог Володя так быстро до двери добраться. Подпрыгнул на месте, и сразу появился свет, ощупывающий рельсы. Луч, не найдя что искал, спрятался назад, в коробочку. Так они
– Володь!
– негромко позвал Егор.
– Ну хватит уже. Ты же не такой.
Выстрел. И следом истеричный крик того:
– Да что ты знаешь обо мне?! Кто ты такой?! Откуда ты взялся?! Это мое! Мое! Все мои! Что захочу, то и сделаю, понял! Ты понял меня?!!
– он уже почти визжал.
– Никуда не пойдут!! Никуда!! Здесь!! Здесь подохнут!! Моими!! Понял! Здесь!!!
Еще выстрел, а затем послышались спотыкающиеся частые шаги, и, спрыгнув вниз, Егор увидел удаляющийся, убегающий скачущий свет и побежал.
Скрипнула дверь и стало темно. Он запомнил где, примерно. Нащупал кабели на стенах и пошел, считая шаги на всякий случай.
Здесь. Где-то должно быть близко. Вот.
Кабели изогнулись вверх, и рука ощупала проем и дверь. Взялся за ручку и, пригнувшись, чуть приоткрыл
– ничего. Резко рванул, шагнув в сторону.
Темень. Убежал.
Он метнулся туда, вперед и вдруг остановился и замер.
Внезапно он понял что все. Все.
Он побежден.
Он проиграл, хотя это совсем была не игра.
И что теперь этот сумасшедший натворит?
А он, Егор, ничего уже изменить не сможет.
Он не найдет дороги и ничего не изменит.
И что с таким грузом он никогда уже больше не будет собой. И что жить дальше, наверно, вообще не стоит.
Он клял себя и ругал, бессильно привалившись к стене.
И за суету, и за ненужные слова, и за то, что он, чистоплюй, не взял оружие, за все, за то, что вообще здесь появился.
Глухая смертная тоска навалилась на него в этой черноте, взяла за горло и решила, что уж этого то она не отпустит. Так сидел он, цепенея, и слушал, как все тише нехотя стучит сердце. Под ним обнаружилась бездна, и он в нее медленно падал, и падение было неизбежно и обязательно.
А потом.
Что- то случилось.
Что- то опять случилось. Это что-то, что не умеет не случаться.
И Егору вдруг полно и ясно открылось - какой он, в сущности, жалкий, ничтожный, жалеющий себя дурак.
И как он этой своей жалостью к себе и сомнением в себе может убить и погубить целый мир, всю вселенную.
И пока он не увлекся этим новым видом самобичевания, он встал, закрыл глаза и пошел. Пошел путем, которым ходил уже не один раз и который он знает.
Знает! Знает! Знает!!
Он шел. Поворачивал. Снова поворачивал. Поднимался. Спускался. Иногда ушибался и оступался, но шел. И внутри звенел, резонировал, нарастал уже почти оглушающий победный аккорд. Он пьянил своим могуществом
Егор улыбался и шел, поворачивал, снова поворачивал, поднимался, спускался, иногда ушибался и оступался, но шел.
В глаза через веки ударил свет, и он, продолжая улыбаться, плавно изогнулся и укрылся от ударившей в стену из-за поворота пули.
– Черт!
– выругались там.
Зазвучали удаляющиеся шаги, и он спокойно, как будто и не прекращая движения, отправился дальше.
И, наконец, он почувствовал что пришел и, сделав еще шаг и протянув вперед руку, коснулся двери.
Железная.
Надо же, смешно, кому-то понадобилось ставить здесь железную дверь. И кому-то понадобилось ее закрывать. Смешно. Егор прислонился рядом и стал равномерно стучать по двери кулаком. Надо было просто подождать. Все хорошо. Через некоторой время дверь открылась, и тусклый свет фонаря на стене открыл взволнованное лицо.
– Ты!
– сказала Вера и разжала руки, в которых держала автомат.
Тот упал, такой нелепый. А Вера стояла, уронив руки, а потом качнулась и прижалась, обнимая за плечи, а Егор ткнулся носом в ее волосы и ему опять показалось, что он сейчас вспомнит что это за запах, и каким образом он связан с его жизнью.
Вера взяла его за руку, и они пошли внутрь.
Прошли через «приемную», вышли в коридор, прошли мимо раскрытой двери - там на полу возле нар сидел Володя с закрытыми глазами, девушки бинтовали ему разбитую голову, вокруг бродили растрепанные обитатели.
– Он хотел… - повернула голову Вера.
– Он поправится.
– сказал Егор.
– Ничего страшного. Сейчас же ночь, вдруг вспомнилось, дети спят. Ну пусть спят пока.
– Вер, а давай чаю попьем?… Ужасно хочется чаю попить. Сто лет не пил.
Егор сидел за столом, уронив голову на руки, и слушал как Вера шуршит своими широкими брюками, собирая чай, и как победный аккорд медленно растекается по телу, добираясь до самых кончиков, и становится просто жизнью.
Вера наконец села напротив, поставив горячие чашки и положил по кусочку рафинада перед. Егор взял сахар, хрустнул и, обжигаясь, отпил душистый отвар.
– Ну что? Как?
– спросила она, глядя в глаза.
– Все хорошо… Дети проснутся и пойдем… Наверх…
– Я… Я давно не поднималась… Все боялась их оставить. И не только… Егор!
– она запнулась.
– Егор… Я… Не знаю… как жить.
Вера смотрела в стол.
Затем вскинула свои запавшие, болезненно блестящие, но все равно красивые глаза. Уперев локти в стол, сжала голову ладонями и вздыбила черные волосы над висками. Ее мучило, сильно мучило, и, как оказывается, не бедственное положение.