Детский сад
Шрифт:
«Смотритель мне этого не простит», — уныло думала она.
— На-ка вот, пригуби, — предложила ей мать Ролфы. Милена хлебнула прямо из бутылки. Мать стояла рядом, чуть балансируя на костылях.
— У нас в Антарктике всё так, — рассказывала она. — Чуть что не так, и ничего не поделаешь, терпи. И очень просто. Даже писать надо с умом. Мороз такой, что, когда писаешь, струя замерзает, не долетев до земли. Поэтому оправляться надо по-быстрому или струйку пускать не всю разом, а частями, так как замерзает она снизу вверх. Потому, в зависимости как усаживаешься, на все про все у тебя не
Милена повторно приложилась к бутылке.
— Как-то я на эту тему не очень задумывалась, — вздохнула она с грустным видом.
Мимо с визгом пронеслась известная всему Зверинцу Бестия, за которой весело бежали две собаки. Из одежды женщину опоясывало только полотенце. Сзади шлейфом вился пар из душевой.
«Кошмар какой-то, — подумала Милена. — Причем чем дальше, чем кошмарнее».
— Или вот плевки, — продолжала рассказ мать Ролфы. — В сенях или на пороге плевать ни в коем случае нельзя: плевок застывает, и его не отодрать. Крепче бетона. Ни за что не отскоблишь: скользкий, зараза, как дверная ручка в ведре соплей.
— Как вы это всё ярко описываете, — произнесла Милена, от нее уже слегка пахло перегаром. Где-то звонко грохнуло стекло: наверно, со стола упала ваза. Возле столика главного администратора деловито задрала ногу крупная лайка.
Подняв бутылку, Милена провозгласила импровизированный тост:
— За моих оставшихся друзей, где бы они ни были!
— О, да ты улыбаешься? — заметила мать Ролфы. — Никогда прежде не видела, чтобы Суслики улыбались. Какие у тебя зубки забавные!
«А я ей нравлюсь», — подумала Милена. И улыбнулась шире:
— Спасибо.
Снова сгустились сумерки. Слышно было, как с шумом загружают по фургонам собак. В вестибюль вошла Зои и с ходу ткнула пальцем в сторону Милены.
— Ты отыщешь мою сестру! Иначе у вас будут серьезные проблемы!
«То есть сегодня были несерьезные проблемы?»
Шаркая, проковыляла на костылях мать. Обернувшись к Милене, она заговорщицки подмигнула. Милена стояла, где была, с бутылкой виски в руке. Фургоны укатили.
Ей хотелось умереть. К Раковине Милена двинулась окольным путем, минуя улицы и тротуары, где ее могли знать в лицо. Слышно было, как дворники, бормоча вполголоса проклятия, сердито сметают с тротуаров битое стекло. Она побрела по Бейлис-роуд, названной так в честь основателя театра Олд-Вик, и по Геркулес-роуд — мимо дома Уильяма Блейка, где жил когда-то поэт. Насколько Милене было известно, в эти места Ролфа не забредала.
Оттуда Милена повернула направо, на Вирджил-стрит. Улицу Вергилия.
Улица Вергилия проходила под старым железнодорожным мостом. Мосты эти веером расходились от станции Ватерлоо, как некие ответвляющиеся, обособленные реальности. В фасаде моста мелкими дуплами чернели окна; окна виднелись и в пролетах других мостов.
«Боже мой, да она же может скрываться где угодно», — дошло до Милены.
И тут, стоя в сгущающемся сумраке, она расслышала пение Ролфы.
В темно-синем воздухе эхо, казалось, усиливало резонанс, и звук доносился отовсюду, как будто кирпичи были чревовещателями. Голос был мощным и
— Ролфа, — чуть слышно прошептала она. — Ролфа, ты где?
Милена двинулась в сторону туннеля. Слева шла стена, ограждающая какой-то двор. Милена пролезла туда через весьма кстати подвернувшуюся брешь. Звук сделался громче, резче, хотя на глаза по-прежнему никто не попадался. Она обошла двор по периметру, заглядывая в углы в надежде отыскать какую-нибудь нишу или скрытую дверь. Реющий где-то впереди голос вел словно поводырь.
По обе стороны идущей под туннелем улицы Вергилия тянулись арки с воротами. Милена шла затаив дыхание — медленно, чуть ли не на ощупь, как по тонкому льду. Пока наконец не постучалась наугад в какие-то ворота. Отъехала в сторону створка на подшипниках; ее отодвинул раздетый до пояса мальчуган. В открывшемся внутри боксе копошились его товарищи, облепив стойку колесного экипажа — белого, с красным крестом на боку. Ребята возились с рессорами — судя по всему, работники больничного хозяйства, вкалывают сверхурочно после школы.
— Тут где-то поют, — обратилась к ним Милена, рискуя показаться нелепой, — вы не слышите пения? Не знаете, откуда оно исходит?
Мальчики степенно отерли ветошью перепачканные смазкой руки. Контрастом смотрелись житейски умудренные лица на тощеньких детских шейках; ребята всем своим видом стремились показать, насколько они уже взрослые. Они накинули рубашки, прихватили спиртовые фонари и пошли наружу. Милена при их приближении стала подаваться назад, погружаясь в пение, как в облако. Ее полностью занимало звучание. Ноты казались теперь необузданно, до странности дикими. Туннель внезапно огласился гомоном хохота — шалого, горького, язвительного. Милена резко обернулась, ожидая увидеть над плечом у себя Ролфу. Но никого там не оказалось.
— Чё-то я не разберу, откуда это, — сказал один из мальчиков.
— А там что? — указала Милена на другие ворота.
— Там? — Мальчики растерянно переглянулись. — Да так, больничное барахло. — Подняв фонари, они раздвинули створки. Запахло стираным бельем. Милена шагнула внутрь между стеллажами; при этом звуки сделались тише. Поднырнув под одну из полок, Милена убедилась, что склад довольно длинный: везде виднелись аккуратно сложенные стопки постельного белья. Нет, Ролфе здесь ни в коем случае не место. И словно здешний дух был настроен враждебно, звук пения почти сошел на нет.
Милена вышла обратно под своды туннеля, где ее тут же с новой силой окутал звук, словно облако мошкары. Один из мальчуганов, опустившись на колени, припал ухом к канализационной решетке.
— Может, отсюда, — предположил он и кивнул на тянущиеся вдоль улицы решетки водостока, вделанные в брусчатку.
Его товарищ возвратился из бокса с ломиком и, аккуратно поддев, поднял решетку. Внизу открылись стенные скобы, образующие лесенку.
— Ну что, мы спустимся, — предложили мальчики. Милена запротестовала; ей хотелось спуститься самой. Тогда мальчики протянули ей фонарь.