Детство императора Николая II
Шрифт:
Помню, я уже задремал, когда к моей постельке подошел Ники и, плача, скорбно сказал:
– - Мне жалко, жалко Боженьку. За что они Его так больно?
Подскочил и Жоржик и тоже с вопросом:
– - Плавда, за что?
И до сих пор я не могу забыть его больших возбужденных глаз. Время до воскресения дети переживали необычайно остро. Все время они приставали к маме с вопросами:
– - Боженька уже живой, Диди? Ну скажите, Диди, что он уже живой. Он уже ворочается в своей могилке?
– - Нет, нет. Он еще мертвый, Боженька.
И Ники начинал капризно тянуть:
– - Диди... Не хочу,
– - А вот подожди. Батюшка отвалит крышку гроба, запоет: "Христос Воскрес", -- тогда и воскреснет Боженька...
– - И расточатся врази Его?
– - тщательно выговаривал Ники непонятные, но твердо заученные слова.
– - И расточатся врази Его, -- подтверждала мать.
– - Я хочу, чтобы батюшка сейчас сказал: "Христос Воскрес"... Вы думаете, хорошо Ему там во гробе? Хочу, чтобы батюшка сейчас сказал...
– - тянул капризно Ники, надувая губы.
– - А этого нельзя. Батюшка тебя не послушается.
– - А если папа скажет? Он -- Великий Князь.
– - И Великого Князя не послушает.
Ники задумывался и, сделав глубокую паузу, робко спрашивал:
– - А дедушку послушается?
– - Во-первых, дедушка этого не прикажет.
– - А если я его попрошу?
– - И тебя дедушка не послушается.
– - Но ведь я же его любимый внук? Он сам говорил.
– - Нет, я -- его любимый внук, -- вдруг, надувшись, басом говорил Жоржик.
– - Он мне тоже говорил.
Ники моментально смирялся: он никогда и ни в чем не противоречил Жоржику. И только много спустя говорил в задумчивости:
– - Приедет дедушка, спросим.
На самом же деле любимицей Императора Александра Второго была маленькая Ксения. Приезжая во дворец, Император не спускал ее с колен, тетешкал и называл: "моя красноносенькая красавица".
Несмотря на все недостатки воспитания, слишком оторванного от земли, теперь, с горы времен, мне это видно, несмотря на оторванность от живой жизни, дети оставались детьми и ничто детское им не было чуждо. Привозились самые занятные, самые драгоценные игрушки, сделанные в России и за границей, но все это занимало их внимание только какой-то первый момент. Иное дело выстроить из песку домик для дедушки, или из снегу -- крепость для защиты России, -- это было свое, это было драгоценно. Каждый день летом подавалось мороженое, сделанное по драгоценным рецептам. Это имело успех, но что это было в сравнении с тем мороженым, которое мы сами делали из песку с водой? Продавцом этого мороженого был всегда, к нашей глубокой зависти, Жоржик. У него была какая-то ложка, сделанная из битой бутылки, и эта ложка, сделанная нами самими, хранилась под заветным деревом в саду и была произнесена страшная клятва, чтобы никому, даже дедушке, не выдавать ее местопребывания.
И потому, когда я сказал, что иду сейчас в мамину квартиру, где Аннушка красит яйца, -- то впечатление было такое, будто гром ударил среди ясного неба!
Что такое: красить яйца? Как это так: красить яйца? Разве можно красить яйца? И, в сравнении с этим любопытством, чего стоили все писанки, изготовленные на Императорском заводе.
Вырваться из царских комнат не так-то легко, и тут нужен был весь опыт приснопамятной Псковской улицы, чтобы выбраться в эту сложную и трудно-одолимую экспедицию. Нужно было главным образом
Аннушка делала какую-то особенно прочную краску из лукового настоя, который разводила в глиняной миске. Вся мамина квартира пропахла луком, так что Ники даже осведомился:
– - Чего это так в глаза стреляет?
Но когда он увидел, как обыкновенное белое яйцо, опущенное в миску, делается сначала бурым, а потом -- красным, -- удивлению его не было границ. Аннушка, добрая девка, снизошла к нашим мольбам, засучила нам троим рукава, завесила грудь каждому какими-то старыми фартуками и научила искусству краски. И когда изумленный Ники увидел, как опущенное им в миску яичко выкрасилось, он покраснел от радости и изумления и воскликнул;
– - Это я подарю мамочке!
Мать вернулась от Марьи Петровны, хватилась нас, безумно испугалась. Кинулись в сад -- нас нет. В кухню -- нас нет. Подняли всю дворню на ноги, поднялся шум, суматоха, и тут всех выручил Чукувер. Нас нашли, но в каком виде! И тут оба Великих Князя оказали бурное сопротивление: ни за что не хотели уходить из кухни Аннушки, -- Жоржик даже брыкался. Разумеется, мне, как заводиловке, влетело больше всех. Влетело и Аннушке, а Аннушка огрызалась.
– - Ну что ж что царята? Дети как и есть дети. Всякому лестно.
Забрав в руки плоды своего искусства, мы, под стражей, с невероятно вымазанными руками, следовали на свою половину. Мать принимала валериановые капли, услужливо поднесенные целителем Чукувером. А для нас весь мир исчез. Важно было донести целыми и не раздавить яички, предназначенные то маме, то папе, то дедушке.
Начали мыть нам руки, принесли песку, но краска так и не отмылась до самой Фоминой.
Во время христосования отец Ники вдруг потянул носом и спросил:
– - Что-то ты, брат, луком пахнешь, а?
И тут заметил его неоттертые руки.
– - А ну ты, Жорж? Ты, Володя?
Понюхал всех. От всех несло луком.
– - В чем дело?
Мать со слезами объяснила происшествие. Александр Александрович расхохотался на весь дворец.
– - Так вы малярами стали? Молодцы! А где же ваша работа? Мы бросились в опочивальню и принесли свои узелки.
– - Вот это папе, это маме, это -- дедушке.
Александр Александрович развел руками.
– - Вот это -- молодцы, это -- молодцы! Хвалю. Лучше всякого завода. Кто научил?
– - Аннушка.
– - Шаль Аннушке! И пятьдесят рублей денег. А вам по двугривенному. Сколько лет живу на свете, -- не знал, что из лука можно гнать краску!
И через несколько минут после его ухода нам принесли по новенькому двугривенному.
Семья
Однажды ламповщик, прихода которого мы с тайной в душе поджидали, прошел в свое обычное время, со своими обычными машинами, в игральную комнату. Хотя мамы с нами не было и в особой таинственности нужды тоже не было, -- все-таки мы с Ники показали друг другу пальцы в том их сочетании, которое значило "нужно идти к ламповщику".