Детство на Шексне
Шрифт:
Галинушка после тюрьмы, наоборот, стала смелее и бойчее, чем была до этого. Юная душа утратила целомудрие деревенской девушки под впечатлением того, что она испытала и увидела в неволе. Ведь там сидели не только невинные голубицы, как она, но и матёрые преступницы и развратницы.
После тюрьмы мать с дочерью не захотели жить в родной деревне и перебрались в Череповец. Галинушка, не имея профессии, устроилась на какую-то тяжёлую чёрную работу. Вскоре ей «выделили», как тогда говорили, жильё. Комната на втором этаже имела одно окно, выходящее на соседний кирпичный дом, который стоял почти вплотную к их стене. Темнота была не только ночью, но и днём. Вверху над головой торчали едва видимые строительные балки, стропила. Помещенье явно было нежилым.
Мать и дочь, каждая по-своему, боролись с нестерпимой печальной нищетой их бытия. Анюта всё время проводила в Воскресенском соборе, молилась. Когда не было служб, сидела в церковном дворике на лавочке или ходила к своим деревенским подругам, которые устроились в городе более благополучно. Они часами сидели за самоваром и вспоминали, «как жили прежде», то есть до революции, когда каждая из них была хозяйкой дома, имела кучу детей и полный двор скотины и целыми днями была в семейных хлопотах и в работе. Но самыми сладостными для них были воспоминания о юности, представлялись картины молодёжных бесед и гуляний по деревне с песнями. Бабушка говаривала в такие минуты собеседнице:
– Да, девка, жили трудно, в работе всё, и роскоши не было. Но зато, как было вольготно и весело! Сейчас уж так молодёжь не умеет радоваться.
В такие часы я обычно играла в куклы, которых сама рисовала и вырезала из бумаги, и одна бывала немым свидетелем их бесед.
Анютина молитва не была тщетной, так как шла от сердца. Через несколько лет им вдруг снова «выделили» жильё. Это была просторная светлая комната с большим окном, выходящим на Воскресенский собор!.. Старинный деревянный дом, где они теперь жили, стоял на углу Советского проспекта (бывшего Воскресенского) и Соборной площади. Этот добротный дом и поныне стоит на своём месте. Все родственники искренне радовались этому неожиданному чуду. Получение в те суровые времена нового хорошего жилья воспринималось действительно как невероятное чудо.
Дочь Галинушка спасалась от темноты жизни по-другому – молодым веселием. Она удивительно любила своих троюродных братьев и сестёр и часто их навещала. Они тоже её привечали. Ни один семейный праздник не обходился без неё. Была она весёлой и доброжелательной девушкой. Она и меня любила и часто просила мою мать отпустить меня с ней погулять в городском Соляном саду. Я очень радовалась этим прогулкам. Мне тогда было лет пять-шесть. Гуляли мы с ней «за ручку». Галинушка, не имея хорошего заработка и возможности приобрести самые необходимые вещи, тем не менее покупала мне газировку, мороженое, семечки – детские лакомства того времени. Она сама была как ребёнок. И эту детскость и наивность характера, открытость души она сохранила до старости. Она и своих внуков так же баловала, как когда-то меня.
В одну из наших прогулок она завела меня к себе, и я тогда увидела эту их страшную комнату, которую я описала выше. Мне, ребёнку, тогда действительно стало страшно, и я сразу попросила её вернуться на улицу.
Вскоре, кроме деревенских родственников, у неё появились новые друзья. Галинушка долго к нам не приходила, я спрашивала о ней, но бабушка загадочно говорила, что она сейчас занята, прийти не может, но в конце концов придёт к нам. И вот этот день наступил. Галинушка пришла с большим свёртком в руках и положила его на нашу кровать. Раздался писк. Я подбежала и с удивлением увидела, что это был грудной ребёнок.
– Серёжа! – с улыбкой сказала мне она. – Мой сын!
Больше Галинушка со мной не гуляла. Некогда ей было, много своих забот появилось. А мне было жалко наших прогулок.
В новое светлое жильё они перебрались уже втроём. Прихожанкой Воскресенского собора Галинушка стала только через много лет, когда уже сама стала бабушкой.
Вечная
Анна Аркадьевна
Анну Аркадьевну я помню с тех давних пор, когда мне было лет шесть. Она работала бухгалтером в учительском институте, а моя мать была лаборантом сначала в кабинете военного дела, а потом – в кабинете марксизма – ленинизма, так как училась заочно на историческом факультете в Вологде. Мама, бывало, брала меня на работу, обстановка тогда была в институте совершенно домашняя, все сотрудники друг друга знали. Институт размещался в двухэтажном здании бывшего реального училища на улице Луначарского.
Там я впервые и увидела Анну Аркадьевну, красивую, темноглазую, с волнистыми волосами, аккуратно убранными в пучок. Одета она была в простую, казалось, одежду, но она на ней сидела очень ловко и элегантно. Эта женщина редко улыбалась, только иногда иронично усмехалась, а смеющейся я её никогда не видела. Было ей тогда лет пятьдесят. Анну Аркадьевну сослуживцы побаивались, так как в ней не было привычного в те времена для многих людей простодушия и откровенности в отношениях со знакомыми. Она, при всей благожелательности, держала себя со всеми отстранённо и даже иногда была строга и ворчлива. Прошлое её для сотрудников было покрыто тайной, которую никто не мог разгадать, так как вне института у неё никого не было, ни родственников, ни хороших друзей. Но чувствовалось, что эта женщина много пережила.
Анна Аркадьевна часто ходила в Воскресенский собор вместе тётей Лизой, о которой я расскажу в главе «Бедные люди». Там они познакомились и с моей крёстной Раисой Ивановной, которая старалась приезжать из деревни на все большие церковные праздники.
Прошло около двенадцати лет, я закончила учёбу в школе и поступила в педагогический институт, бывший учительский. В это время (начало 60-х) мы переехали в новое жильё. Институт выделил нам две комнаты в своём ведомственном доме на углу улицы Карла Маркса и Советского проспекта. Нашей соседкой оказалась Анна Аркадьевна. К тому времени она была на пенсии, жила очень одиноко, с бывшими сослуживцами не общалась. Её добрыми друзьями были только кошки. С соседями она держалась довольно строго, иногда ворчала, и они не стали навязывать ей свою дружбу. А жили в этом доме хорошие образованные люди: два преподавателя с семьями и вдова умершего недавно преподавателя со взрослым сыном – учителем. Каждая семья имела две смежные комнаты, двери которых выходил в длинный коридор, общей была и кухня в конце коридора. Уединиться в таком густонаселённом доме было трудно, но Анне Аркадьевне это удавалось.
Более тесное общение с ней у меня возникло, когда я училась в аспирантуре в Ленинграде и нередко приезжала навестить мать. Анна Аркадьевна стала приглашать меня в свою комнату, довольно голую и неуютную, и беседовать со мной. Видимо, ей захотелось всё-таки поговорить с кем-то и хоть немного излить печаль одинокой души. Почему выбор пал на меня, трудно сказать. Как-то она меня пригласила к себе в первый раз. Не зная с чего начать, сразу подарила мне старинную карту Мариинской системы. Я стала её рассматривать с интересом, так как бывала в детстве в тех местах ещё до строительства Волго-Балта и видела одряхлевшие узкие каналы и небольшие шлюзы. Мы ехали тогда с моими родственницами на старом пароходе «Менделеев» от Череповца до Конева, а там пересели на катер и прибыли в Шолу.
Видя мою заинтересованность, хозяйка начала с необычной для неё любовью в голосе рассказывать о тех местах и о маленьком городке Вытегре, где она жила в молодости. О себе она почти не говорила, однако о некоторых событиях её таинственной жизни я узнала. И тогда многое в её странном поведении стало понятным. Мне было очень жаль Анну Аркадьевну, её сломленную, как цветок в поле, молодую жизнь, которая когда-то была полна радости и смысла. Мне тогда было всего 23 года, я многого ещё не испытала, не огрубела от бед, и, видимо, поэтому её судьба так тронула меня и наполнила моё сердце жгучей печалью.