Детство Ромашки
Шрифт:
Павел Макарыч рассмеялся:
Это как же он ему задурил?
Ас попом вместе.
С попом?
Ага,— уверенно сказал Акимка.
А как же это они?
Да так... Поп молебну пропоет, Свислов ему за молебну враз мешок муки. Попадья тогда напечет кошелку просвирок— и богу. Бог как наестся просвирок, станет сытый. А сытому что? Лежит и спит. Проснется, а ему опять просвирок подают. Он только спросит: «От кого просвирки?» А поп сейчас же ему отвечает: «От Свислова».
Так прямо и отвечает? — задыхался от смеха Павел Макарыч.
А
Уморил ты меня, Аким, колотье в боку образовалось,— вытирая платком лицо, сказал Павел Макарыч.— Кто же это тебе такую небыль рассказал?
А никто. Сам знаю. Ты в селе Кокобушкине в церкви был?.. Видал, сколько там просвирок? Гора вон какая!—
Акимка приподнял руки, показывая, сколько просвирок.— А у кого столько белой муки? Только у Свисляка. Вот я и догадался. Мамке сказал, а она меня ругать принялась. Гляди, говорит, языкастый, Свислов услышит — в темную тюрьму тебя, как тятьку, засунет.— Он помолчал, почесал за ухом и со вздохом спросил: — Ты, Павел Макарыч, чего же, только шерсть с кожами да холсты в Двориках скупать будешь?
Как сказать... Может, и еще что попадется.
Купил бы ты у меня избу!
Избу? — удивился Павел Макарыч.
—Что? Не нужна изба? — И Акимка замигал ресницами.— Она, знамо, старая и передняя стенка у нее вот-вот обвалится...
—Да где же ты жить будешь,, если избу продашь?
—А кто знает...— отвернулся Акимка.— Мне избу-то жалко, и деться нам с мамкой некуда. Только в прах мы с ней разоренные.— Он приподнял ногу.— Вот, босой хожу, лапти-шек не на что купить.— И засмеялся невеселым смехом.— Дожили мы с ней до моту, нет у нас ни хлеба, ни табаку.
—Мать-то нынче где же? — спросил Павел Макарыч.
В Колобушкине. Позвали ее туда бабы погадать. Пшена пообещали. Вот она с самого утра к ним и устрекала.
Так, так...— Павел Макарыч помолчал, видимо о чем-то раздумывая. Потом резко повернулся всем корпусом к Аким-ке.— Вот что, парень. Мать придет — скажи, чтобы ко мне заглянула.
—Ай купишь избу-то? — обрадовался Акимка.
—Нет, не куплю. Дело у меня для нее да и для тебя найдется. Так-то вот... А сейчас беги-ка на улицу. Я вот с Романом не дотолковался.
Акимка бросил взгляд на меня и послушно вышел.
—Ты, никак, Роман, припечалился? — громко спросил Павел Макарыч.— Ничего...— И крикнул: — Крестная!
Бабаня выглянула в дверь, скрылась, но тут же появилась вновь. Вытирая руки о фартук, прошла к столу, оправила платок вокруг лица, опустилась на лавку.
—Вот как решим,—заговорил Павел Макарыч, обнимая меня за плечи.— Пока я по селам буду ездить, хозяйские дела ладить, пускай Роман с дедом стадо пасет. Хозяин приедет — поговорить мне с ним придется. Да и так сказать, Данила-то Наумыч про нашу затею ничего не знает. И Роман тоже... Подпасок-то из него получится, дело не затейное.— Он усмехнулся и потрепал меня по плечу.— Слышь, чего я говорю? Подпасок— тоже неплохо. Подпасок, говорят, у мира на виду.
В
Ромка, ты скоро?
А зачем он тебе? — спросила бабаня.
—Во-о — зачем!.. Чай, мы с ним еще как следует не поигрались.
Павел Макарыч весело рассмеялся и подтолкнул меня к двери:
—Что ж, Роман, Аким правильно требует. Ступай поиграй с ним.
6
—Пойдем к Дашутке мировую делать,— сказал Акимка, когда мы вышли на улицу.
Я согласился.
У Дашуткиной избы Акимка вытащил из кармана крендель, осмотрел его со всех сторон и разломил пополам. Одну половину протянул мне:
—На. Ей отдашь.
Дашутка встретила нас низким поклоном
—Милости просим! — пропела она.— Давно не видались...
Если бы в ее черных глазах не струилась детская озорная веселость, а в уголках губ не таилась лукавая усмешка, Дашутку можно было бы принять не за девчонку, а за маленькую женщину. В желтом платке, повязанном под подбородком, в клетчатом сарафане с широкими синими наплечьями, в темном фартуке, заплатанном серыми лоскутами, она стояла посреди избы, поправляя рукава холстинковой сорочки, кланялась и допевала свое приветствие:
—Проходите на нашу жизнь глянуть! Акимка шагнул вперед.
—Здорово! — сказал он почти сердито и кивнул на меня.— Ромкой его зовут. На вот...— Вытащил из кармана полкренделя и приказал мне: — Ты тоже отдай!
Я протянул Дашутке вторую половинку. Она удивленно посмотрела на меня, неуверенно взяла подарок и быстро сунула его куда-то в сборки сарафана.
Акимка между тем прошел в глубину избы и сел на лавку:
—Мать-то где?
На плантации у Свислова. Свеклу шарует. Все бабы нынче туда пошли.
Так...—Акимка деловито оглядел избу.— А ты чего же день-деньской без дела сидишь!
Ой, «без дела»! — воскликнула Дашутка и хлопнула рукой по сборкам сарафана. — Вроде в доме работы нет?
Дерюжки перетрусила, пол подмела, на печке приборку сделала. Блохи нас одолели — нынче всю ночушку не спали.
Да, на блох урожай большой... — солидно протянул Акимка.
А у нас на них всегда урожай,— проходя к столу и усаживаясь на краешек лавки, сказала Дашутка.— Пол-то, ишь, земляной. А тараканы вот совсем перевелись. Как только перестали мы хлеб печь, так они начали пропадать и пропадать...
Без хлеба таракану дыха нет,— рассудительно и как-то ломовито сказал Акимка.— Таракан — скотина хлебная. Ему корочки от хлебушка, крошки всякие подавай. У нас с мамкой тараканы незнамо когда пропали. — Он глянул на меня, удивленно вскинул брови.— Чего ты столбом стоишь? Садись.
Я послушно сел на лавку. И словно потому, что я сел, разговор между Акимкой и Дашуткой прекратился.
Но вот Акимка шмыгнул носом и тоненько рассмеялся, сморщив переносицу так, что она у него побелела: