Детство в Соломбале

Коковин Евгений Степанович

Костер пылал ярко и бездымно. Дым привлекает внимание людей. Нужно выбирать сухие сучья – тогда костер будет бездымный; об этом мы знали из книги об индейцах. Впрочем, это известно не только из книг. Так же делал и дедушка, хотя он никогда не читал этой книги об индейцах. Над костром висел котелок, черный от копоти. В нем варилась уха из окуня.

Наступила ночь. Поднялся туман и скрыл островок и корпуса шхун и ботов. Хотя мы не верили в чертов­щину – в русалок и водяных – и спать нам еще не хо­телось, все же обследование кладбища было отложено до утра.

Сказать

по правде, вечер нагнал какую-то непонят­ную тоску. Как славно бы теперь спать дома. Мысль о кладе казалась смешной. И уж совсем глупой пред­ставлялась теперь затея остаться здесь жить. Как могла прийти в голову Косте такая чепуха! Мы съели уху из окуня и остатки сухарей. Что же делать дальше?

Я знал, что Костя тоже думает об этом. Но оба мы не хотели признаться друг другу в своей слабости.

Следуя поговорке «утро вечера мудренее», мы молча улеглись спать.

В палатке стоял полумрак. Через многочисленные дырочки ветхого паруса заглядывала бледная ночь. Тя­нуло холодом. Не спалось. Лежать было скучно.

Я взглянул на Костю. Он тоже не спал. Его широко раскрытые глаза смотрели вверх.

– Скучно, Костя. Тебе хочется домой?

– Нисколечко, – ответил Костя. – Я мог бы здесь десять лет прожить.

– А я мог бы сто лет прожить!

– А я двести!

– А я триста!

– А я пятьсот!

– А я целую тысячу!..

Постепенно усталость начинала одолевать меня. Сквозь сладкую дремоту я слышал тихий голос Кости, а отвечать уже не хотел и не мог.

…Пробуждение было странным. Вначале я никак не мог сообразить, почему я сплю в одежде. Утро сейчас или вечер? Почему одному плечу жарко, а другому про­хладно? Наконец, почему одеяло у меня такое жесткое и нет у него конца-края?

Во сне я видел елку, увешанную сладкими медовы­ми пряниками…

Над головой весело прощебетала птичка. Под одея­ло подполз горьковатый, но приятный дымок от костра.

И тут я все вспомнил. Это не одеяло, а парус; наша палатка рухнула, когда мы спали. Левому плечу на сы­рой земле было холодно. Правое плечо через парусину пригревало солнце. Было не утро, а полдень.

Кости рядом не оказалось. Он хлопотал у костра, раскалывая топором обломки корабельных досок. На таганах, объятые высоким пламенем костра, висели ко­телок и чайник.

Вид у моего приятеля был серьезный, самый заправ­ский вид работающего моряка. Босой Костя то и дело поддергивал штаны, закатанные под коленями.

Я вылез из под паруса и подошел к костру. От вче­рашней грусти не осталось и следа.

Высоко над бухтой качались чайки. Зелень деревьев и травы на солнце была яркой, как на картинах. Лас­точки с невероятной быстротой стригли пространство между берегами.

Там, где река поворачивала, в желтом обрыве высу­шенного солнцем берега чернели отверстия – гнезда ласточек. Обрыв напоминал географическую карту бес­численные узкие трещины – реки, черные кружки гнезд ласточек – города.

Вода была самая малая. Бухта зеленела травой шолей и осокой, и широкими листьями балаболки. Хорошо, уютно и тихо было на корабельном кладбище. Во вся­ком случае, если

не десять лет, то несколько дней про­жить здесь – немалое удовольствие! Но тут я вспом­нил о том, что есть нам сегодня нечего. И тоска снова овладела мной, рассеяв лучезарные мысли.

Не замечая меня, Костя разговаривал сам с собой. Он командовал котелком и чайником, да так громко и грозно, словно в его подчинении находился экипаж во­енного крейсера.

– К чему тебе столько кипятку? – спросил я.

– Баню хочу устроить зайцам и медведям. Надо же зверюгам помыться…

Но тут Костя запустил руку в ведро, стоявшее в те­ни кустарника, и вытащил за жабры серебристую крас­ноглазую сорогу.

Так вот зачем нужен кипяток! Сегодня на завтрак у нас будет уха.

Я похвалил друга, а Костя в это время, торжествуя. вытащил из ведра большеротую упрямую щуку. В ней было по меньшей мере фунтов пять. Кроме того, в вед­ре плавали два фунтовых язя, два окуня и кое-какая мелочь – ерши, подъязки, сорожки.

Рано утром, страдая бессонницей, как говорил он сам и как обычно говорят бывалые, пожилые люди, Костя вышел из палатки. Ему пришла мысль половить рыбу. С борта «Молнии» он закинул удочки, а с обры­вистого берега опустил донницы и жерлицы, наживив на них мелкую рыбешку.

Разумеется, на рыбалке с дедом я видывал и поболь­ше добычи, но никогда мне еще не приходилось так ра­доваться рыбацкому счастью. Было только досадно, что поймал рыбу Костя, а я в это время спал.

Завтрак у нас был богатейший. Не хватало лишь хлеба, но мы привыкли дома сидеть без хлеба по не­скольку дней. Зато соли было вдоволь – мы насобира­ли ее на пристани в гавани за день до отплытия в экс­педицию. Там во время погрузки рассыпали мешок.

Позавтракав, мы столкнули шлюпку на воду и от­правились осматривать заброшенные суда. Хороший сон, сытный завтрак и теплый солнечный день подбодрили нас. Мы не сомневались, что найдем клад.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

НАШЛИ

На первом боте мы лишь перемазались в саже и ни­чего интересного не нашли.

Бот был погорелый. Может быть, он горел в море, возвращаясь из дальнего рейса. Искры сыпались с бор­тов и с шипеньем гасли на волнах. Если была осенняя темная ночь, зловещее зарево с ужасом наблюдали с бе­рега жители поморских посадов и становищ. Если стоял ясный день, море курилось черным ползучим дымом.

Осматривая старые суда, забираясь на мачты, загля­дывая в трюмы и кубрики, можно было представить множество разнообразных историй, загадочных, страш­ных и веселых.

Хозяин красавицы шхуны «Белуха», наверно, был богачом. Он плавал в море без всякой цели, гулял по волнам, предпочитая их иногда Троицкому проспекту. «Белуха» была маленькой плавающей дачей.

А вот на этом боте люди работали, спуская за вахту по семь потов. Бот и сам походил на измученного тер­пеливого труженика. Когда он плыл в Архангельск, в трюмах лежала рыба или поваренная соль. Когда бот выходил из порта в море, он вез для поморов всякую хозяйственную утварь.