Детство

Панфилов Василий Сергеевич

— Мундир шьём, — Гордо сообщил Сашка, стоящий у стола с мелом в руках, — я вот помогаю. Поручицкий!

— Здоровски! — Зависть, оно конечно грех, но вот ей-ей, я повыше вскарабкаюся! Пусть я и прислужник всего-то, хоть в учениках и числюся, но Тот-который-внутри ажно девять классов оканчивал! В гимназии восемь лет учатся всего, и это ещё не все, многие и раньше учиться перестают.

А тут девять! Потом ишшо училище, профессионально-техническое. Шутка ли! Анжинером наверное был, покудова попаданцем

не стал и память не повредили супостаты. То-то меня к машинерии всякой тянет!

— Ставь чайник, — Приказал мастер Сашке, глянув на висящие над печкой ходики, — да баранки доставай!

Рассказываю, значица, да чаёк из блюдца попиваю. С сахаром, по-господски! Ну и вежество соблюдая, конечно. Не хрущу сахарок-то, как белка орехи, а скромно. А то ить в другой раз и не пришласят!

— Сходу? — Переспросила Марья, призадумавшись, — С порога орачть почала?

— Агась!

— А я те говорила! — Оживилась Жжёнова, обращаясь супругу, — что на рынке ея облаяли! Хучь у неё и хайло здоровое да вонючее, ан нашлась и на неё управа.

Как и все бабы, Марья любила почесать языком, но муж ейные опытный, даром что старше почитай на десять годков! Знай, кивает себе да помалкивает. Но от дружков знаю уже, что и по столу кулаком стукнуть могёт, а то и вожжами приложиться. Момент понимает.

— Убили! Как есть убили! — Раздалось со двора и мы прильнули к окнам. Прасковья Леонидовна, простоволосая, визжала во дворе.

— Тиатра! — Восторженно сказал Мишка, — А это что у ей под глазом? Никак ссадина?

— Да ну, — Возразил Пашка, — с такого-то расстояния рази увидишь?

Дмитрий Палыч за супружницей не выскочил, и визг её скоро стал таким… победительным.

— А чтоб тебя, ирода, разорвало!

Она крестится с силой, вбивая пальцы в плоть до синцов.

— Господи! Накажи его! Все обиды мои зачти ему! И глаза открой…

— Тьфу ты, Господи, — Сплюнул Федул Иванович, — никак она верх берёт!

Глянув на меня, пробормотал что-то, переглянулся с супружницей и сказал:

— У нас сегодня переночуешь, на кухне. А то она ить в таком состоянии забьёт тебя до полусмерти, прости Господи! Завтра с утра явишься как ни в чём ни бывало, ясно?

— Ясно, дядинька Федул Иваныч!

— А сейчас с глаз моих, все трое! И чтоб до самого вечору не появлялись! Всё едино работа у вас не пойдёт. Моя-то дурища уж побежала любопытствовать, и почнёт сейчас носиться туды-сюды безголовой курицей. Нам-то с Антипом и то нервенно будет, а вас и вовсе издёргает. Ишшо напортачите чего. Ступайте!

— Хороший у вас мастер! — Хвалю его, ссыпаясь по лестнице, пока Прасковья Леонидовна окружена любопытствующими бабами.

— А как же! — Дрын надувает грудь колесом и выглядывает из дверей, — Побежали!

— Он умный, страсть! — Чуть погодя говорит Мишка,

когда перестали бежать, — Ну, чем займёмся?

— Айдайте с Авдеевскими подерёмся! — Предлагаю я.

— Мы ж с ними не враждуем, — Хмурит лоб Сашка Дрын.

— А мы и без вражды! — Мне на днях снилося новая ухватка, и аж распирает, как опробовать хочу, — Чисто из антиресу!

— А и пошли!

Ничо! Хозяйка за севодня и за ночь подостынет малость, с утра и бить почти не станет! Так, за волосья рази только потаскает. Хуже токмо, что завтрева без еды сидеть. Вот это да, тяжко.

А хозяин, ён не злой! Сгоряча рази только колодкой кинет, иль за волосья, да об стол. А так чтобы бить, нет такого!

Но то завтра!

Восьмая глава

— Такой сладкоголосый-то, — Упоённо рассказывала взопревшая от долгой ходьбы Прасковья Леонидовна, поминутно утирая красное потное лицо концом цветастого плата, — ну чисто соловей! Молоденький совсем батюшка, а глаза такие умственные — сразу видно, святой жизни человек и мудёр! Я опосля службы подошла на исповедь, так веришь ли, такая чистая-чистая таперича, будто душенька в бане побывала!

— Где, говоришь? — Полюбопытствовала жадно соседка, супружница жестянщика Анкудина Лукича. Справная баба, всё при ей, и хозяйка справная. Один только грех — любопытна, страсть!

— На Варварках! — Охотно откликнулась хозяйка, отдуваясь, — Не ближний свет, вестимо, аж все ноженьки стёрла, пока дошла.

— Ишь ты! — Качнула головой тётка Дормидонтиха, — И не лень тебе?

— Душенька дороже! Я как исповедалась батюшке, что в гневе срываюсь, бываючи, на ангелочков своих, кровиночек, так и полегшало!

«Чёртова ханжа!» — Пробурчал Тот-кто-внутри, пока вожуся во дворе, отчищая снег и посыпая дорожки золой.

Хмыкаю, соглашаяся, да видно — вслух, так что бабы повернулися. Побуровив меня взглядом недолго, Леонидовна вспомнила, что она из церквы и пока ещё така, просветлённая.

— Святой человек!

Меня попервой такие вот словеса тиатрой казалися, представлением ярмарочным. Ну стервь как есть, чистой воды, без омману! Как брульянт, только наоборот. Сварливая, злобная, ленивая!

Тот-кто-внутри ишшо много епитетов подбрасыват, но совсем уж гадские, даже в мыслях слова такие произносить не хочется. Кажется, будто опосля таких словес изнутри со щёлоком вымыться надобно.

Ён, Кто-внутри, тот ишшо затейник! Как начнёт мысленно ругаться, так ажно ухи в трубочки сворачиваются. Стыдно, страсть! А картинки препохабные показыват, чтобы это… люстрировать словеса свои непотребные. В ином разе такое покажет, что кажется, будто мозги вот-вот закипят, ну рази может такое быть? Ан может, оказывается!