Детство

Панфилов Василий Сергеевич

— Ну… — Второй охранник, помоложе, чуть призадумся и кивнул нехотя, — но смотри!

— Ага… Налетай! Торопись! Покупай живопись!

Приплясываю с копьецом ракушечным, прям мумба-юмба какая. Выплясываю вокруг охранников, а тех ажно собаки в ногах спряталися. Не привышны потому как!

— Тока севодня! Акция! Купи два сувенира и третий тожить купи!

— Это как, — Зашевелил мозгой сивоусый, — а… хитро! Ха-ха-ха! Ярмарка как есть, зазывала готовый!

— Аттракцион неслыханной щедрости! Ударим глупостями по дачной скуке!

Барышни подошли

и обступили, вот прям плотно так. И всё хихикают о чём-то, да пахнут приятственно.

— Как вас зовут мальчик? — Поинтересовалася одна, тёмненькая да щекастая, чуть картавая.

— Егором родители назвали, милые барышни, — Снимаю шляпу и раскланиваюся курвуазно, со всем нашим почтением. Те снова — хи-хи, да ха-ха! — Робинзоню я в местных лесах, но токмо без Пятницы, Субботы и прочих Четвергов!

— Какое прелестное дикарское ожерелье, Фаина, — Сказал та, что беленькая — с лицом, похожим на козью мордочку, — и как уместно оно на этом молодом человеке!

— Хи-хи-хи!

Обступили ишшо тесней, и ну трогать! Одной пончо антиресно, вторая за ожерелья трогает, третья копьецо в руках вертит. А сами, невоспитанные такие, и не представилися!

— Пойдём, — Поманила меня рукой щекастая, и уже сторожам — пропустите!

Народу на дорожках пока немного, рано ишшо для дачников. Крестьяне в это времечко успели уж спины наломать, да обедать усаживаются, а енти токмо на веранды выползают, зеваючи. Известное дело, господа!

Козьемордая с подружкой маски у меня взяли, и ну бегать вокруг, дурачася. Кобылы здоровые, а туда же! Но пусть, енто маркетинг и реклама. Полезно!

— Смотри, Марочка! — Смеялася одна, всё прячася за мной, — Я злобный абориген-людоед из далёкой Тасмании! Буу!

И из-за спины у меня высовывается, воздухом ухо щекотит. Приятственно!

Наконец привели меня к дому — большому, но такому несуразному, что сразу видно — холодничок, зиму в таком не переживёшь. Места вроде и много, а бестолково всё, не по уму. В сам дом заводить не стали, но оно и понятно — где я, а где они!

На веранде хлопотала немолодая, никак не меньше двадцати пяти годков, служанка, накрывая на стол и поглядывая в мою сторону неодобрительно. Пожилой толстый господин сидел с книжкой поверх уложенного на коленях живота и любопытственно поглядывал на нас. Щекастая Фаина переглянулсь с им, вроде как незаметно для меня. Маскировщица!

— Мальчик, что ты хочешь за эти безделушки? — Голосок такой презрительный, что прям фу ты ну ты!

— И-эх! — Сымаю шапку и вручаю козьемордой, — Спешите видеть! Атракцион! Неслыханная щедрость против уникальной жадности! Спешите делать ставки!

Господин в голос расхохотался. Будь он из мужиков, я бы сказал — заржал конём. Но господа, они завсегда смеются, даже когда ржут.

Фаина нахмурила брови, пока подружки её смеялися заливисто, друг за дружку держася.

— И-эх, госпожи хорошие! Нешто не войдёт абориген из лесов бутовских в положение конкистадоров иноземных! Поиздержалися в пути, нетути золота и серебра, обнищали совсем. Но мы, индейцы свирепые лесов здешних

благодатных, принимаем в оплату всё! Могём медью звонкою, могём одеялами иль рубахами, топорами и ножами, да хучь и солью!

— Честная мена! — Усмешливо сказал господин с веранды, картавя так же, как его дочка, — Ну что, Фаина?

Щекастая оглядела меня и кивнула, прищурив и без того небольшие чёрные глазки.

— Пойдём-ка! — Поманила она меня к сараю коротки пухлым пальцем, где взяла топор, держа так неловко, что ясно — чуть не впервые струмент схватила, — Меняю топор железный, кузнецами умелыми скованный, на все твои топоры каменные, поделки неудачника криворукого.

Подруги её тут же вертятся, смеются.

— Ах, милая барышня-рыцарь из конкистадоров заморских, — Кривляться я умею не хужей, чай на Хитровке таких умельцев побольше, чем в гимнасиях водится! — Поделка фабричная противу оружия священного, в речке-говнотечке освященного, по завету предков сделанного!

Торговалися мы долго, чуть не цельный час на потеху публике. К подружкам ейным ишшо какие-то девки присоединилися, да детвора всяка-разная. С ними няньки-мамки-бабки-дедки. Соседи и знакомцы, я так мыслю.

Крутились-вертелись, вопросами раздёргивали. Некоторые пыталися купить у меня, но господин с веранды осёк их:

— Это неспортивно, господа.

Ах ты, думаю, скотина такая! Чилавек денюжку пытается заработать на пожрать, а тебе неспортивно! Но смолчал, чего уж там, только торговаться злее стал. Но и Фаина картавая тоже не лыком шита, всякого хлама в ответ наменяла немало.

— Мусор на мусор! — И смеётся!

— Ещё приходи! — Попросила меня козьемордая, — Я велю сторожам, чтобы тебя пускали!

— Как только, так сразу, милая барышня, — Ответствую со всем вежеством, складывая наторгованное в корзинчатый короб и закидывая его за спину.

Пущай денег и ни хренинушки не получил, как мечталося, но то ерунда! Главное, теперича меня на дачи велят пускать, так-то! Да и наменянное — пущай хлам на хлам, оно девка верно сказала-то. Но топор теперича имеется, одеяло и вообще всяко-разного.

С дач шёл так быстро, как только можно. А вдруг! Это с бутовскими у меня договор, а тот же смотритель станционный иль сторож — догонит, да и заберёт добро! Оно ить топор иль одеяло старое, всякому сгодятся! У сироты-то.

До балаганчика дошёл пока, так совсем умаялся и запыхался. Занёс короб вовнутрь, да и начал вещи доставать по одной. Смакую, значица!

Перво-наперво почти с четверть мешка муки ржаной. С жучками, канешна, иначе так бы и отдала служанка! Ништо, сгодится. Потом топор — хороший, без изьяну, ручку только поменять да ржу соскоблить. Одеял — два! Одно с дыркой прожженной, но заштопано хорошо, второе почти новое, только протёрто сильно. Портки — большие, никак господина тово пузатого? Сгодятся! Нитки с иголками тоже наменял, перешью! Бутылок стеклянных несколько — не знаю пока, для чево, но сгодятся. Кастрюля помятая, но годная, будет теперь в чём уху варить!