Детство

Панфилов Василий Сергеевич

Пришёл когда, поел заготовленного загодя чилима [57] , а с чаем ржаных сухарей ишшо добрал, да с ягодами. Как ни хотелося приступить к работе, ан пришлося себя укоротить.

Лоза, она как раз в июне-июле дрянственная. Прошлогодние побеги куститься начинают, а этотгодние только вытягиваются. Поискать приходится, значица. Ну и не только лозу брать. Орешник можно, черёмуху, крушину брать. Но там и возни побольше. Щепить

там, вымачивать, другое што делать.

57

Рогульник плавающий, или Водяной орех плавающий, или Чилим.

Прошёлся по леску, нарезал веток, да коры где можно отодрал. Ветки отмачиваться, их так щепить-то легше. Сам покрутился по хозяйству, да и в Бутово.

Дружки не дружки, а всё приятели. В бабки там поиграть, в ножички, в лапту и всё такое. Живой же чилавек!

Двадцать вторая глава

— Вот што за люди, а? — Иду с дач восвояси, а у самого мало што не слёзы на глазах от обиды. Ждал, канешно, чиво-ничиво таково, но штоб так быстро?

Пришёл сибе трудящийся чилавек, а тут на тебе! Со щитами мало что не все бегают! Нашёлся один такой нехороший господин, ково в деревне когда-то давно плести мал-мала научили. Ну он и наплёл! Плохие щиты, много хужей моих, но зато бесплатно. Сам наплёл и других научил, сволота такая. Теперя… эх! Ну што за чилавек!

Бегают теперя чуть не все со щитами да копьями из орешника, в древних басурман играются. Ентих… не помню, но они ишшо без штанов бегали, как засцыканцы малолетние. Господа, правда, в штанах, но вроде как и без штанов щитается. Епидемия настоящая! Мог бы у-у сколько! А хрена.

Заказы отдал да новых чутка получил — на шлемы, для повесить на стенке и для тиятры. Не настоящей тиятры, а господской — балуются они так, друг перед дружкой от скуки кривляются, разных людей представляя.

Правда, задаток дали, хучь што-то. Десяток шлемов, да столько же щитов с гербами. Ишшо и цены сбрасывать пришлось, а то бы и вовсе… и-эх! Ну што за чилавек, а?

Рази енто деньги для господ? Они в ресторации за раз оставить больше могут, чем я за всё время на них заработал. Не бедные здеся отдыхают, совсем не! Так пошто?

И со шлемами тожить кочевряжуться. У самих детей такие деньги не всегда и есть, а родители опосля щитов ентих, што бесплатные, выкобениваться начали. Может, думают, что ентот господин нехороший и шлема начнёт плести бесплатно? Пусть его!

— У-у, вражина! — Повернувшись, ставлю короб с нераспроданными щитами наземь и грожу кулаком в сторону дач, — Да штоб тебе ни дна ни покрышки! Штоб ты ел только тюрю по праздникам!

— Ступай! — Вроде как строго говорит давешний сивоусый сторож, — Неча! Ладно ишшо я, а кто другой? Ступай!

Вздыхаю,

но помалкиваю. Так-то он дядька невредный, Кондрат-то, и даже непьющий, как для городсково. Лицо на солдатчине поморозил, не винищем просадил. На Шипке, когда с турками за болгар дралися солдатушки-робятушки. Ён когда узнал, что отец у меня тожить из солдат, да из таких же, болгарских — случайно так вышло, так сразу и помягчел.

Отошёл подальше, штоб видно не было, да и пожёг щиты. А так вот! На заказы у меня прутья нарезаны да намочены, да притом с избытком превеликим. Буду теперя только под заказ, да и то, нужно ли? Может, чиво другово придумать?

Што-то такое нужно, чтоб повторить не могли. Иль нет? Я ведь тоже не штобы мастер великий. Думать надо!

Деньги по дороге припрятал, и ну в Бутово. Настроение такое, што хучь в лапту, а хучь и в кулачки, прямо ух!

— Чиво пришёл-то? — Неласково встретил меня попавшийся в начале деревни знакомец, возящийся с какими-то срочными делами у ворот, — Ступай себе на дачи, корзинки господам на головы плести.

— А чиво тебе? Подраться хотишь? — Показываю всем видом, што ну вот прям готов, ажно рукава засучивать стал, — Завидки взяли?

— А и взяли! — Онфим сплюнул наземь тягую слюну и отвернулся. Постоял чутка, но смотрю, нет у знакомца желания не драться, ни общаться. Эх! Што за жисть!

Прошёлся по деревне, руки в карманы, весь такой из себя. А не задираются! Годки мои уже учёные, кулаками мочёные, да и мало их по хозяйству осталося — страда!

Бутово ишшо порченая деревня-то, дачами больше живёт, чем землёй. У нас бы так и вообще, летом средь бела дня на хозяйстве только те остаются, что ходить не могут — уже иль ишшо.

Прошёлся, да и в поле на покосы. Прошёлся, поздоровался вежественно, а мне мало што не сквозь зубы. Ну, известное дело, што делать-то надо. Взял грабли, да и помогать. От рук рабочих-то, бесплатных, кто ж откажется?

Даже вон скубенты городские, што клетушки, а то и углы в избе крестьянской снимают, не гнушаются ручки затрудить. Толку-то от их мало — даже если силушка есть, то ни умения, ни привычки к труду долгому, крестьянскому, и нетути. Не в охотку когда мал-мала, а с тёмнышка до тёмнышка.

В молчанку попервой и играли, а потом и отошли. Солнышко как раз за полдень перевалило, ну и сели обедать. Отошли к уже смеченным стогам, уселися в тенёчке.

— Садись, — Поманил рукой Гвоздёв отец, — работничек.

И ухмыляется в бороду. Ну а я што? Сел, не чиняся, да и што чиниться-то? Со всеми знаком, со всеми здоровкался. Бабка только ихняя, карга старая, меня што-то невзлюбила, ну так она никово и не любит, даже себя.

Квасу из крынки отпил, ломоть хлеба ржаного взял, да и с огурцом ем не спеша. Гвоздь поглядывает искоса, но молчит. Обидку затаил, значица.