Детство
Шрифт:
Сунув узел раздевальщику, получил жестяной номерок и повесил на шею.
— Вот, поймали, — Качнул банщик кустистой полуседой бородой, указывая на привязанному к столбу голого мужчину, украшенного кровоподтёками, — Ваш, Хитровский!
— Ваш! — Усмехаюсь ему в лицо, — Тогда уж ваш — московский! Хитровка, она большая и разная — тебе ли, москвичу, не знать!
Шлёпая босыми ногами по тёплому деревянному полу, прошёл мимо, заглянул в лицо. Нет, не знаком. Да и если бы… известная судьба у банных воров —
Насмерть забивают редко, но и так бывает. Обычно же до закрытия бани продержат, да и на улицу голышом выкидывают, не глядя на погоду. Редко когда в полицию сдают.
Бывают прикормленные банные воры, которым хозяева отступные платят. Эти самые лютые, всегда калечат пойманных конкурентов.
Взяв шайку, набрал горячей воды и намылился. Банщики ко мне не лезут, да и што лезть-то? Денежных клиентов они издали чуют, а откуда им, денежным, взяться тут, в простонародном отделении за пятачок? Так, ногти постричь старику какому, да мозоли срезать, вот и весь доход. Ну, пиявки иногда поставить да кровь пустить.
По буднему дню народу немного. В основном высохшие старики с детворой, да всякие-разные похмельные личности самого што ни на есть неблагонадёжного вида. Отребье московское, да кустари мелкие из тех, у кого запой не вовремя начался.
— Накаркал! — С трудом удержался от того, штобы не сплюнуть на пол — солдат привели! Обычно по субботам, но бывает и так. Может, работы какие грязные, а может, и поощрение такое. Почти полсотни здоровых молодых мужиков, крепко пахнущие потом и гогочущие по-лошадиному, заполнили небольшую мыльню.
— Поделись-ка, малец! — Усатый дядька отобрал у меня веник, — Нам, вишь ты, по одному венику на десять чилавек дают. Да не хмурься ты! Айда с нами в парилку, и тебя попарим! А?
— Нет уж, — Отмахиваюсь решительно, — парился я как-то с вашим братом. Хуже только с цыганами да жокеями! Жар такой, што мало глаза из черепа не вытекают.
— Ха! — Горделиво приосанился тот, — Мы такие! Известное дело — солдат кашу из топора сварнит, штыком побреется…
— У ребёнка в бане веник скрадёт, — Добавляю в тон.
— Да на! — Побурев, он сунул мне веник назад и отошёл, — Тоже мне… нашёлся! Защитникам своим веника пожалел!
Тридцать вторая глава
— Поехали! — Меня дёрнули за ногу, срывая одеяло. Отмахнулся ногой и попал куда-то в мягкое, — Ай! Чорт этакий!
Максим Сергеевич, ругался, сидя на полу и держась за живот.
— Да уймись ты, бес! — Откуда-то со стороны, кувыркаясь и расплёскивая воду, в мужчину прилетела жестяная кружка, — Моду взял, посреди ночи людей будить!
— Егорка, вставай! — Бывший офицер не отступал от своего, — Я с купцами поспорил, что ты любого цыгана перепляшешь!
— Ты поспорил, ты и пляши! —
— Егорка! — Едва не рыдая, взвыл тот пароходной сиреной, разбудив уже всех обитателей флигеля, и получив на свою голову поток грязнейшей ругани, — Яр! Лихач снаружи ждёт, за тобой приехал!
— Мать же твою… — Вскакиваю с нар и начинаю умываться и одеваться.
— Пошли! — Максим Сергеевич не то чтобы пьян, но так ето… не в адеквате. Никак кокаином опять балуется?
Одет он, к слову, сегодня богато — пусть не вполне по росту и фигуре, но по господски. Сюртук, штаны барские, шубейка енотовая, молью чуть поеденая. Ну да у скупщиков краденого всяково добра в избытке! Можно купить, и можно и тово, в аренду взять.
— Посцать дай хоть, ирод! — Вырываю руку у потянувшего меня к выходу мужчины.
Обувшись и одевшись, бегу на улицу облегчится. Максим Сергеевич не отстаёт, торопя и нудя. Не обращая на него внимания, заскакиваю назад и прихватываю опорки — специально покупал вот прям по ноге, штоб тренироваться, а то нога вихляется, а босиком холодно. Засунув их за пазуху, подбираю кружку и, спугнув тараканов, черпаю из бадьи.
— Егорка! — Максим Сергеевич воет жалостливо, глаза такие, как не каждый нищий сделает. Мученик, никак не меньше.
Сплюнув на пол, выскакиваю и дивлюсь необычному зрелищу — лихачу на Хитровской площади. Бывает, што и заскакивают залётные на рысаках своих тысячных, коли купцы решат «в народ» съездить. Но нечасто, очень нечасто. А штоб за кем-то из хитрованцев, тово и не припомню!
— Садись, вшивота! — Извозчик откидывает медвежью полость, и я, под взглядами ошалевших хитрованцев, ставших свидетелями необычного зрелища, усаживаюсь важно. Рядом усаживается Максим Сергеевич, и лихач тут же взмахивает кнутом.
— Н-но, залётныя!
Рысаки с места берут в карьер, и в лицо бъёт холодный воздух. Тут же надвигаю шапку поглубже, а чуть погодя и вовсе — ныряю в полость с головой.
Дорога до Яра ровная и накатанная, хорошо освещена, так што мчался лихач без опаски, очень быстро. Офицер бывший то начинал о чём-то перекрикиваться с лихачём, то тормошил меня, лихорадочно втолковывая што-то о нашем великом будущем. Кокаинист как есть, ничево нового.
К деревянному одноэтажному зданию ресторана подъехали с шиком, и Максим Сергеевич тут же сдёрнул меня с саней, потащив за руку.
— Вот! — Начал он орать издали, ещё швейцару, — Вот самородок русский!
Влетели внутрь так, што я опомниться не успел, только рот сам собой открылся. Роскошь! Деревянная резьба, позолота, много дорогущей материи на столах и даже на стенах, картины, рояль, здоровенный аквариум с живыми стерлядями и осетрами.
И я, в дешёвой шубейке, ватной шапке с вылезающей ватой, сапогах не по размеру и старых опорках за пазухой. Даже раздеться в гардеробе не дал, ирод!
— Вот! — Милюта-Ямпольский важен, — Вот самородок русский!