Детство
Шрифт:
— Садись за стол, малец! — Загудел один из купчин, — Ешь-пей, да плясать не забывай!
Дёрнулся туда было, да и остановился. Думаю — щас как наемся и напюсь, а потом што, пьяному и брюхатому коленца выделывать? Так и доплясаться можно до заворота кишок!
— Помилуйте, дяденька! Как я при взрослых, купцах степенных, пить буду?!
Запереглядывались купцы, не знают, што и сказать. Вроде как и поперёк пошёл, но вежественно ведь! А я стою, голову склонил.
— Ай молодца! — Иван Ерофеич снова меня обнял, — Хитровский, но не пройдошистый! Садись, садись… официянт!
— Пироженку. Бламанже! Одну!
— Тащи!
Сижу такой, чаю пью с пироженкой, чисто барчук! Степенства вокруг меня да Фонсо обсуждают, но плясать пока не просят — видят, што выдохлись.
… — аквариум! — Раненым ведмедем заревел кто-то из степенств, и тут же стащили рояль поближе, и ну в него вина шампанские наливать! Сами, што интересно, без помощи официантов. С бутылками бегают, да смеются, как умалишённые. И в рояль, да друг на дружку пеной! И потом рыбу туда же!
— Играй! — Усадили музыканта, да и заставили играть, пока шампанское заливают. Непотребщина выходит, ей-ей! Не музыка, а какой-то собачий вальс! Но степенства ржут, чисто кони, да и сами по клавишам пробуют — брыньк-брыньк! И снова ржать да пеной куражиться.
— Оливье! — Заорал кто-то, — Сто порций!
Мало погодя официанты начали таскать тарелки, а купчина им на пол показывает.
— Сюда ставьте, ироды!
— Ай да Степан Митрофаныч! — Гудят степенства. Митрофаныч дождался, пока все сто тарелей на пол составят, и ну ходить по ним, приплясывать! А хор цыганский подпевает:
— Ухарь-купец, Степан Митрофаныч удалой молодец!
Ну и всякое цыганское своё — нанэ-нанэ, и прочее. Плечами трясут, вокруг хороводятся, ну и тот только деньги из бумажника разбрасывает над головой. Какие успевают, те цыгане в воздухе перехватывают, а остальные в салат.
Рядышком и Максим Сергеевич крутится. По плечу купца похлопывает, рядышком приплясывает, да купюры ловит. Прилипала.
Сижу, смотрю на ето, и ажно чай в горле комом встал. А што? Молчу… што тут скажешь-то?!
— Официянт! — Дурным голосом завопил тощий, но пузатый купчина с багровой плешью почитай на всю голову, — Шапмансково! Самолучшево!
Принесли шампанское, и лысый бутылку в зеркало — хрясь! И ржёт! Дюжину бутылок так об зеркала побил.
А потом я глазами так морг… а пол уже чистый почти что. Увидел только служителя, который заканчивал уборку. Купчины тоже увидели.
— Сюды! — Орут. Ну то и подошёл, а куда он денется? И горчицу ему в морду, горчицу! А тот не отворачивается, только руки расставил, да и стоит так, враскоряку.
— Ты за нево не переживай, — Уселся рядом старый цыган, — в сто двадцать рубликов такое удовольствие купчине обходится, да из них половина — официанту!
Киваю, уже спокойней, без злобы. Ну, думаю, за шестьдесят-то рублей можно и потерпеть! А изнутри такое нахлынуло, што понимаю — нельзя! Никак нельзя! Если только дети малые с голоду не помирают, иль цели какой важной не стоит. Тогда да, тогда многое можно. А так… нет, зубами в глотку вцеплюся!
— Вот и мы — нет, — Непонятно сказал цыган, вставая, — Ай, самородок хитровский, пошли плясать!
Сплясали
Наплясались пока, устали, уселись отдохнуть. Слышим — снова степенства ржут. Подошёл я, а там Максим Сергеевич рыб из рояля зубами выловить пытается. Пьяный! В дугу!
Потом и вовсе, разделся догола, и ну плескаться в рояле. Купчины смеются, пальцами тыкают. Смешно им, вишь ты, што дворянин потомственный да офицер бывший так себя ведёт! Ну так самовыродок, он самовыродок и есть.
Закончили непотребства свои под самое утро. Я деньги в уголке перещитал, и аж подурнело. Тыща триста, да с рубликами! Подумал-подумал, да и поделили на две части. Одну себе, да спрятал в исподнее, поглубже. А вторую ещё на две части, и одну цыгану тому старому отдал со всей моей благодарностью.
— Понимаешь жизнь, — Одобрительно сказал тот, пряча купюры во внутреннем кармане жилета, — не пропадёшь!
Вторую четвертину тоже спрятал, Максиму Сергеевичу потом отдам. Пусть он и не прав кругом со спорами своими дурацкими, но с его подачи заработал.
А! Точно, нужно будет при всех передать, да и себе сотню оставить демонстративно. Я ету сотню букинистам знакомым на Сухарёвку потом оттащу, штоб книги брать разрешили. Вроде как залог и плата за пользование библиотекой! Мне ж не редкости книжные, а полезное што с интересным, там и сотни за глаза.
И всё, снова я вроде как и без денег! Не поверят, канешно, но если сказать всяко-разное, што вроде как частично так даю, а частично — с отдачей при удаче карточной, так и может проскочить. Вроде как прямо сейчас и не нужно мне, потому как есть всё, а потом и спрошу.
Главное, не светить потом деньгами. И спрятать их так, штоб точно — ни-ни! Где бы только… вот же ж! Кому рассказать, так и не поймут проблемы!
Тридцать третья глава
— К мамзелям! — Заорал кто-то из степенств, и все дружно поддержали идею. Роняя вещи и постоянно оскальзываясь, што каждый раз вызывало дурацкий смех, купчины вывалились во двор и тяжело полезли в сани к лихачам.
Меня, не спрашивая, выдернули за шиворот, закинув в одни сани с Максимом Сергеевичем и каким-то пьяненьким невзрачным типом из подлипал. Милюта-Ямпольский на свежем воздухе малость отрезвел и начал горланить песни, привставая иногда на кураже и дико пуча глаза. Подлипала почти тут же свернулся под пологом, да и захрапел, пуская слюни и «шептунов».
На въезде в город лихачу пришлось придержать на повороте рысаков, и я, недолго думая, сиганул в кучу снега, провалившись с головой. Выбравшись через минуту, не увидел даже задка последних саней.
Ругаясь потихонечку, долго отряхивался от снега. Пришлось даже снимать шубейку и опорки. Сапоги мои так и остались в ресторане, штоб их! Много наспоришь с пьяными купчинами, когда тебя за шиворот, как кутёнка! Оно вроде по деньгам и сильно в выигрыше, а всё равно обидно за обувку. Лет пять бы их носить, не переносить, а тут на тебе!