Deus, ex-machina

Palpatyne Mara Jade

Дит, дай ему волю, прямо сейчас сиганул бы вниз, но все же дождался приказа капитана. Но вот отданы якоря, и по кораблю разнесся довольный голос Язона:

– Кто хочет на берег? Ну что же, тогда сходят все… кроме Тристаны и Эйден.

– Это еще почему? – удивилась Трис; Эйден промолчала, но на ее отчетливо видно было удивление и разочарование, а то и обида.

– Кто-то должен остаться на корабле, – спокойно ответил Язон, – на случай внезапной атаки. А на берегу, простите, от вас будет толку меньше, чем от других. И вообще… с каких это пор приказы капитана обсуждаются?

Скрепя

сердце, девушки вынуждены были признать, что Язон прав. Они провели остальных, смотрели, как один за другим их друзья спускаются вниз и исчезают в джунглях.

– Ну вот, все ушли, – сказал капитан. – Да не переживайте вы, девочки, жива Персефона.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросила Трис.

– Я же говорил, что чувствую каждого из вас. Вот и ее чувствую. Спит она, бедняжка. Много сил потеряла. Но жива, слава Всемогущему Создателю.

Он зевнул.

– Думаю, и мне не вредно поспать. Сны… может быть, именно они и спасли меня когда-то от безумия…

Было тихо. Ровно настолько, насколько может быть тихо на борту фрегата, но привычные уже вздохи судовых конструкций и скрипы такелажа не отвлекали.

Они стояли рядом, так близко, как только возможно. Маленькие, но сильные руки Тристаны бережно держали хрупкие пальчики Эйден. Казалось, нет ничего более прекрасного – просто быть рядом, просто смотреть в прекрасные, любимые глаза возлюбленной, в глубинах которых живут отраженья твоих глаз…

Но древнее, как мир, чувство не знает остановки на полпути – оно ведет своих пленников сокровенными путями в край наслаждений, ведь наслаждения – назначенная самим Творцом награда за любовь и нежность.

И вот уже теплые губы вновь соприкасаются друг с другом, и самые простые прикосновения вызывают головокружение и заставляют уходить из-под ног неверную палубу. И руки, дотоле сдерживаемые робостью и приличиями, уже не могут остановиться в жадном стремлении обладать.

– Эйден… моя Эйден… моя любимая Эйден… – шепчет Тристана, наслаждаясь каждым словом, каждым звуком этих слов. Любовь и нежность Тристаны действуют на Эйден как волшебство – они превращают неуютную Ойкумену в рай, но не такой, о котором говорят жрецы – в чувственный, осязаемый и вполне понятный рай; а еще более приятно понимание, что теперь это навсегда, и что у них будет все, все то, что проклято Кодексами Храмов – но столь естественно и правильно. И столь желанно.

– Трис… я люблю тебя, очень люблю…

А потом Тристана, повинуясь неудержимому желанию, легко расстегивает своими ловкими пальцами хитроумные застежки одеяний весталки. На миг Эйден становится стыдно:

– А если наши вернутся?

– Не вернутся, любимая, доверься мне.

– А Язон?

– Язон спит, счастье мое. Мы одни с тобой, – говорит Трис. Ей все еще сложно выражать свои чувства словами, потому ее слова кажутся слишком неуклюжими. Но эта неуклюжесть слов не значит ничего по сравнению с всепобеждающей искренностью чувств.

В глазах Тристаны вспыхивают никогда не виденные ею звезды:

– Мы одни с тобой. На целом свете, во всей Ойкумене, во всей вселенной нет больше никого – лишь мы с тобой,

любимая…

И Эйден не может не верить ей, потому что-то, что случится в следующие минуты действительно важнее и прекраснее всего, что было, есть и будет в Ойкумене. Ведь что может быть прекраснее счастья любить и быть любимой, обладать и принадлежать, дарить нежность и наслаждаться нежностью возлюбленной?

Глава 3.5: Человек из стали

Я живу в мире снов

Недосказанных сказок, загадок

Я живу в доме ста голосов

Тихих шорохов, звуков, украдок

На границе миров

Жить ужасно

В доме ста голосов

Промедленье опасно

Loreley В мире снов…

Они едва успели выйти из состоянья блаженной неги, прежде чем на борту появились остальные члены экипажа. Дит держал Персефону на руках, не выпуская ее ни на минуту; все же, появившись на борту корабля, Перси все-таки встала на ноги, опираясь о канонира. Эйден тут же бросилась обнимать ее, впрочем, аккуратно, чтобы не причинить боль. Тристана стояла поодаль, любуясь весталкой. Как ни странно, она чувствовала какое-то странное смущение; ей казалось, что все прибывшие знают, что произошло на борту в их отсутствие.

Эйден помогла Диту отвести Персефону в кубрик и уложить на койку; тут же ее ранами занялся доктор Иллов. Тем временем Трис, оставшись одна, направилась в помещение, где стоял ужасающй куб с головой капитана. В настоящий момент вышеупомянутая голова криво улыбалась.

– Ты не спал, – не то спросила, не то обвинила Тристана.

– Я бы пожал плечами, если бы они были у меня, – спокойно сказал капитан. – Знаешь, я вообще мало сплю. Авгур говорил, что в мою кровь будет добавляться какое-то вещество, снижающее потребность во сне. Специально, чтобы…

Язон поджал губы. На мгновение его взгляд стал холодным, как глубины ада…

– Я думал, что сойду с ума, но безумие не приходило. Это… я не могу это описать. Настоящий ужас – потерять все, и знать, что это навсегда. Все и навсегда – наверное, самые страшные слова в мире, но мы этого не понимаем, до тех пор, пока нас не коснется их ужасный смысл. И самое кошмарное было то, что я сохранял здравый рассудок все это время…

Язон говорил, а Тристана чувствовала, как все его безнадежность, все отчаянье и обреченность сжимает ее душу стальной клешней. Но в ее сознании было понимание того, что это не с ней, что это пройдет – а каково было ему?

Она по-новому посмотрела на капитана. Ужас сменило изумление – она не понимала, как он пережил это, как вообще такое можно пережить?

Язон словно читал мысли Тристаны:

– Мой дед говорил: "Если нет выхода – выйди через вход". Я всю жизнь жил наперекор обстоятельствам, я шел против ветра, даже если ветер был ураганным. Знаешь, я мог бы достичь изрядных высот и во флоте, и на гражданке, если бы не это. Я искал бури и впутывался в самые неприятные ситуации. Все делал по своей воле и всегда во всем хотел быть первым. Наверное, именно поэтому я нашел в себе силы выстоять. И сначала я заставил себя спать.