Deus ex machina
Шрифт:
Причем Янна, выйдя несмываемой душой за пределы лачуги – причем сама Янна сейчас за пределами никчемной лачуги только-только приходила в себя – ибо тело ее готовилось присоединиться к душе; причем ее душа, которая то ли насиловала ее, то ли сама была ее телом насилуема, вовсе не была тем действительным насильником-ландскнехтом на службе у французов, то есть не была тем немцем с вонючим ртом, что только что был убит – причем это сама Янна не позволила себе быть убитой эльфийской стрелой… И еще она могла видеть эльфа!
Она могла видеть, что и сам эльф был перерублен им же посланными стрелами, то есть он был не сам по себе: от следующих двух им отпущенных на свободу стрел умерли и навсегда изменились
Эльф отпускал на волю стрелы: изменились первые мародеры и – умерли; потом изменились вторые и умерли; а потом могла бы измениться деревня, лишившаяся своих и чужих мародеров – колчан эльфа не мог опустеть – но изменение всего мира и избавление его от ведьминых теней могло означать конец света – и что дальше, за светом? Там не будет ни эльфа, преобразившего прошлый мир – ибо эльф тогда сам становится прошлым – ни насилуемой (но живой) поселянки, то есть не то чтобы не будет жизни, но – кому в этой новой жизни отыщется место, мне пока неизвестно.
Именно поэтом у ошеломленный Рыхля, благодаря негаданному своему беспокойству успевший в окружившее его чудо вглядеться, тоже опрометью бросился из недограбленной им избы и при этом (благодаря окружившему его чуду) счастливо (и для продолжения этой истории небесполезно) своей эльфийской стрелы избежал, то есть неизмененным покинул эту русскую деревушку изб и лачуг – разве что в уме несколько повредился! А как иначе, ибо смешались и сдвинулись для него пространство и время, поскольку только так он мог спастись от во все стороны разящего (для которого нет ни пространства, ни времени) эльфа.
Именно поэтому Рыхля благополучно переместился в милую Францию, что само собой разумеется, но – не в свой девятнадцатый век и в его начало! А в эпоху несколько более раннюю, то есть либо в конкретный год 1429-й, либо несколько раньше или несколько позже, но – не у стен Орлеана; причем оказался он в новом теле и другой (но полностью следуя карме) личностью… Становилось ясно, почему ни Лиэслиа, ни Эктиарн не присутствовали при сожжении Жанны из Домреми – не было в том нужды!
Палачи (а Рыхля, следуя карме, перекинулся в палача) – они ведь тоже (как с рук на руки и далее, в другую свою природу) передаточное звено; и еще: успешным или безуспешным получилось у меня описание эльфа – об этом судить только видевшим эльфов! Поэтому сейчас и я сам – палач, казнящий что-то «одно» и оставляющий потомкам многомерное «нечто» – в этом разница между сказанным и несказанным.
Палачи самих себя – то есть те, кто выбирает себе из множеств какое-то одно будущее – то есть те представители всегда вымирающего вида «все еще людей», которые властны перекидывать свои иллюзии в материальность – они передают свое прошлое своему будущему; поэтому и только лишь потому я назначил себя штатным палачом города Руана – чтобы иметь возможность вживе описать мною виденное или воображенное.
Я буду называть его и себя (чтобы не множить сущности) Рыхлей; разумеется, и сейчас, и тогда у него было совершенно другое имя, другими были внешность и мировосприятие – поэтому никакого маршальского жезла у него за душой не наблюдается, ибо и он, и я находимся сейчас на площади Старого рынка в Руане ранним утром 30-го мая (то есть в среду и посреди – кирпич за кирпичиком – мироздания) в 1431-м году, и обуреваемы оба несуетливою скорбью: столб, к которому привязана ведьма, слишком высок, и я не могу выказать ей официального милосердия, то есть перед самым сожжением по тихому
Внешняя хронология (а ведь есть еще внутренняя – скользящая сквозь) предшествующих событий такова, что ее можно опустить: опустим невероятную эпопею ведьмы и все невероятные чудеса, совершенные ею посредством окружавших ее людей; опустим все ее пролегшие меж времена слова посланий – «солдаты будут сражаться, и Бог пошлет им победу» – всем нам, живущим вчера, сегодня и завтра… Отпустим все это на волю несуетных волн!
Палачи, они ведь тоже передаточное звено; они как несуетные волны, что перебирают эти свои лязгающие или плещущие инструменты, например: пластилиновость места и времени, трансформации пола и возраста, убиения и воскрешения – есть те, кто все это совершает, но есть и те, кто все это завершает, не пытаясь покинуть наш общий Экклесиаст… Потому само аутодафе (точнее, его процедура) описанию не подлежит, ибо нет ничего глупее обнаженных (как и голые короли со всею их властью) структур.
Примечателен разве что (ведь род лукавый доказательства чуда жаждет – и иногда оно дается!) этот неоспоримый факт: Жанну якобы сожгли не за ее якобы ведовство, нет! Нас всегда сжигают за некую тонкость: в тюрьме ее принудили переодеться из мужского одеяния в женское платье; подумав, она вернулась в свою ипостась – вот за это ее действительно попытались сжечь…
Я (который сейчас Рыхля или кто-то еще, а вовсе не я) не обращал никакого внимания на рев рыночных оборванцев (которые в будущем будут вовсе не оборванцами – вот разве что вовсю вшивы своими инстинктами), требовавших поскорей дать ведьме огня: я получил от начальства указание ни в коем случае не торопиться – английские солдаты (вечные вредители – аки вши на теле – Императору Французов) окружили аутодафе и сдерживали натиск толпы, в чем-то напоминавшей свору псов Ночной Всадницы…
Напротив, я (который вовсе не Рыхля, всего лишь благополучно избежавший эльфийских стрел и даже побывавший впоследствии в русском плену) – сейчас меня называют Жеффруа Тераж (не более чем растиражированный на толпу палач) – вдруг опустел собой и наполнился предназначенным, и не стал медлить, и дал ведьме огня.
Поскольку удавить ведьму не получилось, то даже когда пламя ее всю охватило, ведьма продолжала молиться и призывать Иисуса (зафиксировано в документах), и когда тело ее испустило дух (не знаю, зловонный или благоуханный), то было велено мне, Жеффруа Теражу, пламя пригасить, дабы показать любопытной толпе (зафиксировано в документах), что всеми ими была сожжена именно женщина – мерзкое, должно быть, зрелище и, главное, обожженного лица совершенно не распознать.
Потом я снова дал огня и сжег тело уже дотла; потом я (который уже не Рыхля и вовсе не растриражирован) собрал пепел Жанетты и бросил его в Сену, и потом рассказывал (зафиксировано в документах), что сердце ее было совершеннейше целым и полным крови; вместе со мной об этом рассказывал и Рыхля, так и не видевший эльфа, но – присутствие его ощутивший… Что до Янны, получившей от судьбы (и кого-то из мародеров) разбудившую ее оплеуху, то и слова о ней, и ее слава получились иными – она, как Лиэслиа (как и сраженная эльфом Ночная Всадница, и многие до или после), была счастлива, но – иначе.
Аодан медленно, тягуче и непреодолимо выносил вперед копыта: он был средством передвижения души – казалось, он многие и многие души выносил на себе и нес! И даже богов (совершенных исследователей) случалось (причем не изредка, а всегда) ему носить к их божественным целям; впрочем, он (как и Лиэслиа) богов едва выносил! Впрочем, казалось, он и богами мог переступать, как переступают ногами… Аодан медленно, тягуче и непреодолимо выносил вперед копыта, причем с трудом и внутренним усилием – как бы сквозь себя самого!