Девчонка идет на войну(2-е издание)

Родионова Маргарита Геннадьевна

— Может, ее вместо Гришки послать? — предложил Орлов.

— Куда послать? Куда ее вместо Гришки послать? Тоже ведь не тыл. Там еще жарче.

— А где Гришка? — шепотом спросила я Ивана.

— Огонь корректирует у Сагидуллина. У них радиста убило вчера.

— Не знаю, что придумать, — продолжал причитать капитан, — Ты понимаешь, Морозова, какая ответственность ложится на тебя? В твоих руках сейчас, можно сказать, человеческие жизни.

— Конечно, понимаю.

— Так заруби себе на носу: никакого лихачества, полнейшая

осторожность, осмотрительность и дисциплина. Будешь безоговорочно подчиняться проводнику. Ясно?

— Ладно, пусть командует. Я ему и полслова поперек не скажу.

Капитан прошелся вдоль нар, свертывая папироску… Поравнявшись со мной, сказал:

— Нина, не хотелось мне тебя отправлять, но что делать, что делать? Некому идти. Я тебе хочу сказать, как дочке: если будет совсем плохо, ведь всяко может случиться… В общем, живой не давайся. Вот тебе мой пистолет на всякий случай.

— Разрешите идти?

Лапшанский посмотрел на меня, и вдруг что-то дрогнуло в его лице, словно его ударили по глазам.

— Иди, Нина, — сказал он и отвернулся к коммутатору.

Мне захотелось сказать ему что-то доброе.

— Товарищ капитан, честное слово, со мной ничего не случится.

— Иди, иди!

— Товарищ капитан, разрешите проводить Нинку, — попросил Иван.

— Чего ее провожать?

— Рацию поднесу. Пусть пока налегке пройдут, им еще достанется. Я до первой линии и обратно.

— Иди.

Партизан пошел впереди, я, засунув руки в карманы, шла следом.

— Тебя как звать?

— Леня, — охотно откликнулся он.

— А меня Нина.

— Слышал.

До хозяйства Сагидуллина мы больше не сказали ни слова. Иван передал Лене рацию и сказал мне:

— Нина, вот возьми лимонку, на всякий случай. Худо будет — рвани! Только живой не сдавайся. Гуменник сейчас ребятам рассказывал, как на днях нашу разведчицу поймали фрицы, они ей груди отрезали, повесили за ноги и под ней костер разожгли.

— Спасибо, Иван, и прощай.

Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из вида. Думала, что оглянется. Не оглянулся.

Леня пошел к Сагидуллину, а я направилась к густым кустам, чтобы спрятаться в затишье. Шумели деревья от ветра, набегавшего с гор. Небо с востока обложило тучами, тяжелыми и темными.

Я присела на поваленное дерево. Где-то близко за густыми зарослями зеленого кустарника запел чистый-чистый мужской голос, и такая светлая печаль звучала в нем, что все во мне напряглось, как струна.

Ой, платочек, платочек синенький, Ой, да научи ж ты меня летать. Невысоко, недалеко, Только б милую видать…

Кто-то сильный, большой и красивый тосковал о далекой своей любви.

Как завороженная, я пошла на голос.

Раздвинула кусты и остановилась. Прямо передо мной на небольшой поляне стояла походная кухня. Возле нее сидел и пел пожилой солдат в белом колпаке и фартуке.

К вечеру тучи плотно обложили все небо и пошел дождь, не по-летнему тоскливый и нудный. Мой проводник обрадовался.

— Это очень хорошо. Идти легче будет.

Не понятно, почему легче?

Я раздобыла у сагидуллинского кока кусок тонкой веревочки и сказала Лене:

— Давай я тебе за пояс привяжу и буду за нее держаться.

— Зачем?

— Чтобы не отставать. Ведь не буду же я кричать «ау». А так я, в случае чего, дерну тебя за веревочку. Да ты не бойся, если нарвемся на немцев, я ее сразу брошу.

Он согласился с большой неохотой.

Вышли мы, когда совсем стало темно. А стемнело рано из-за дождя. Линию фронта миновали ползком. Хотя ребята очень хорошо упаковали батареи, но все-таки они били по спине при каждом неосторожном движении. Дождь хлестал по листве и приглушал все звуки. Даже когда под рукой ломался сухой сучок, было почти не слышно.

Теперь я поняла, почему обрадовался Леня тучам.

Мы промокли насквозь, но было жарко. Ползли очень быстро. Начался подъем в гору. Мокрые листья скользили, липли к рукам, к одежде. Сердце стучало отчаянно и от усталости, и от страха, который против воли охватил меня. Я напряженно вслушивалась в ночные шорохи, приглушаемые дождем. Казалось, что за нами кто-то ползет. И вдруг меня сверху крепко схватили за лямки мешка. Я чуть не закричала от ужаса и отчаянно задергала веревку. Лепя, как ящерица, одним движением оказался возле меня. Я почувствовала его дыхание на своей щеке.

— Меня кто-то держит, — выдохнула я ему в ухо.

Он моментально вскочил на ноги и вдруг тихо засмеялся.

— Трусиха, — сказал он, — перепугала как! За ветку зацепилась и все. Вставай! — он помог мне подняться. — Теперь можем идти, немцы сзади.

Я снова взялась за веревку, все еще вздрагивая от пережитого страха. Но уверенность Лени передалась мне, и, в конце концов, я успокоилась.

Ом шел по горе, поросшей лесом, как по своему двору. Где-то сворачивал, где-то заставлял меня ползти. Дождь все хлестал и хлестал. Но даже сквозь его густую пелену, сквозь кроны деревьев начал пробиваться в лес серенький рассвет.

Вдруг Леня резко остановился и толкнул меня за дерево. Под моей ногой оглушительно треснул высохший сучок.

— Немцы! — шепнул Лепя.

Метрах в пятидесяти от пас виднелись три темные фигуры.

Леня, прижавшись к дереву, поднял автомат. Я достала из-за пазухи пистолет, нащупала гранату, и почему-то прикосновение ее резной поверхности немного успокоило, приглушило страх, который в первый момент почти парализовал меня.

Немцы стояли. Видимо, они не успели увидеть нас, и только треск сучка под моей ногой насторожил их.