Девчонка идет на войну(2-е издание)
Шрифт:
Санитар помог мне подняться. Правда, почти не больпо. Чуть прихрамывая, я сделала несколько шагов. Вспомнив о лошади, оглянулась, она белым холмом лежала недалеко от нас.
— Ну, дойдешь или на носилки ляжешь?
— Конечно, дойду, и не больно совсем. А поначалу, честное слово, я думала — оторвало ногу.
— Это от страха, — засмеялся санитар, — бывает,
Люба вытащила мне пинцетом крошечный осколок и сделала перевязку.
— А теперь иди за ранеными ухаживать, — сказала она.
Капитан сообщил:
— Ну, орлы, началось.
Мы
Если в апреле у нас было темно от взрывов, то теперь так было на чужой линии фронта.
С той стороны вернулись наши разведчики, и Гуменник, как всегда, зашел к нам.
— Ну, как там? Что?
— Трудно, фрицы держатся, хоть из последних сил, а держатся, сволочи. У наших раненых много, воды нет. Дерутся за каждый дом. Атака за атакой — настоящее пекло.
В госпиталь стало поступать особенно много раненых.
Некоторые пришли сами, еще возбужденные, не успевшие остыть от боя. Настроение у них было бравое, несмотря на боль.
— Все, фрицам — хана! Поперли их матросики.
Через день за нами пришла грузовая машина. Город освободили, и нам нечего было теперь здесь делать. Ребята разместились в кузове, капитан сел в кабину. Мы уже было поехали, как вдруг он приказал остановиться.
— Иван, — сказал он, — возьми с собой ребят и сбегай-ка в подземелье, там в радиорубке зеркало хорошее. Чего его бросать.
— Ну зачем нам зеркало, товарищ капитан? — взмолился Иван. — И ставить его здесь некуда.
— К кабинке поставите. Как это — зачем? В хозяйстве все пригодится.
Я — ДЕЗЕРТИР?
Капитан сбагрил меня в роту, где раньше служила Маша, а сам уехал в освобожденную Алексеевку организовывать участок связи.
Кажется, мне грозила опасность засесть здесь надолго. Хорошо еще, что меня тут никто не знал, и можно было что-то придумать. Первый день я металась от одного решения к другому. Додумалась даже выпросить у начальника строевой части на полдня увольнение и с попутной машиной приехала к Щитову, надеясь, что он возьмет меня к себе. Все-таки здесь были все свои.
Но Щитов, хотя и встретил меня довольно тепло, даже слышать не захотел о моем возвращении к нему.
— Нет, Морозова, — заявил он твердо, — мне нужны постоянные кадры, а вас я слишком хорошо изучил. Кстати, вы меня тоже неплохо знаете, так что не будем терять время на пустые разговоры. Всего хорошего!
Зато как обрадовался мне Злодей! Затащил меня в моторную. Исчез ненадолго и принес полные карманы груш. Пока я с ними расправлялась, он сидел, не спуская с меня глаз.
— Молодчина ты, боцман, — сказал он, — а я вот просижу здесь всю войну и пороху не понюхаю.
— А ты попросись на фронт.
— Щитов и проситься запретил.
Злодей все-таки был очень дисциплинированный и к
Я пробыла у него часа два и к обеду вернулась в роту, совершенно не зная, что мне предпринять, чтобы прорваться на фронт.
К вечеру я узнала, что полк Сережи Попова перебазировался, и окончательно расстроилась.
Все здесь напоминало мне о Борисе, и теперь не с кем было хотя бы в воспоминаниях о нем облегчить душу. На фронте не с такой болью ощущались мои страшные потери. Сейчас же было настоящей мукой ходить по улицам, по которым ходил Боря, ходить и знать, что никогда-никогда его больше не будет.
Но на следующий день настроение опять поднялось — из Алексеевой пришел Куртмалай. Это уж чего-то стоило. Я попросила его зайти перед обедом.
К приходу цыгана был разработан грандиозный план побега. Все зависело только от него. Но я совершенно не сомневалась в том, что Куртмалай не подведет.
Быстренько ввела его в курс дела.
— Порядок, сеструха, — сказал он и ушел.
Через полчаса к проходной подошел матрос.
— Мне нужно к начальнику строевой части, — сказал он дежурному.
— Откуда ты?
— Из Алексеевки. У вас там есть капитан, — матрос заглянул в бумажку, — капитан Лапшанский?
— Есть.
— Вот он меня просил зайти к вам.
Матроса провели к начальнику строевой части. Через десять минут туда же позвали меня.
— Морозова, тебя Лапшанский вызывает в Алексеевку. Пока собираешься, тебе аттестат продовольственный выпишут. Да поторапливайся, пойдешь с ними, — старший лейтенант кивнул в сторону матроса, скромно стоящего в сторонке. — Он с мотобота.
— Есть!
До последней минуты мне казалось, что вся моя затея провалится, но все шло как по нотам. Через полчаса мы с Куртмалаевым мотористом рысью неслись в порт. А еще через полчаса мотобот отчалил от берега и взял курс на север.
— В Алексеевке сейчас Сагидуллин пополняет свой батальон, может, к нему сумеешь пристроиться, — поучал меня по дороге Куртмалай. — Или жми своим ходом за ударными частями. Нас пока здесь держат, видно, для какого-то дела берегут.
Мы пришли в Алексеевку еще засветло. И первый, кого я увидела, сойдя на причал, был капитан Лапшанский. Мы столкнулись прямо носом к носу, и я поняла, что погибла. Весь так хорошо продуманный и выполненный план побега сорвался в самую последнюю минуту.
Куртмалай, увидев меня в цепких руках капитана, быстро отшвартовал мотобот и исчез из гавани. Но Лапшанскому было не до него. Капитан никак не мог прийти в себя от неожиданной встречи со мной.
— В трибунал, — сказал он коротко. — Все! Передаю дело в трибунал.
— Вы прямо как Чапаев: «Одним словом — трибунал!» За что же это? — спросила я, лихорадочно ища выход из создавшегося положения.
— За дезертирство, — отрезал Лапшанский.
Лучший выход был прикинуться убежденной в своей правоте. На капитана это почему-то всегда действовало положительно.