Девчонка идет на войну
Шрифт:
— А с чего бы ты в такую рань оказался на берегу? — ехидно спрашиваю я. — Отлично, тогда я буду ездить с вами.
— Нет не будешь. Тебе, товарищ доктор, там абсолютно нечего делать.
— Буду. Я вам не каторжная сидеть здесь без дела. Вахту отстояла — и вой от скуки!
— Что ты понимаешь в медицине?
— Я? Да я же перед армией специальные курсы кончила. Меня и призвали как медсестру, — соврала я.
Он, кажется, поверил, но сказал:
— Ох, Нинка, и чего тебе спокойно не живется?
— Не хочу я жить спокойно. Я хочу на фронт — меня не пускают. Хочу к бабам —
У меня от жалости к себе даже голос задрожал. А главстаршина слез не выносит. Он сразу заторопился и только в дверях сказал:
— Сдается мне, что ты меня прямо в штрафную толкаешь.
— Ничего, — успокоила я его, — и в штрафной люди. Я бы, например, туда с удовольствием. Ведь фронт же, а не остров с вашими бабами.
Но не успел уйти старшина, как в кубрик заглянула сияющая рожа Васьки Гундина.
— Доктор, к вам больные, — гнусным голосом сказал он.
Я выглянула в коридор. Там стояли двое — женщина и мужчина. Оба очень хорошо одеты. Меня насторожил их официальный вид. Мужчина спросил:
— Вы, простите, кто?
— Матрос Морозова.
— А доктора Морозову мы можем увидеть?
— Заходите, — не очень-то приветливо пригласила я, торопливо закрывая ящик с лекарствами простыней.
Я выглянула в коридор, чтобы проверить, не подслушивает ли Васька. Мне очень не хотелось, чтобы разговор — наш кто-то услышал, а что он мне не обещает ничего доброго, я поняла с первого взгляда.
— Кто вам позволил открыть здесь медпункт? — сразу напустилась на меня женщина.
— Я ведь могу и не отвечать, если вы будете повышать тон, — рассердилась я.
— Не обижайтесь, — вмешался мужчина, — мы же должны выяснить, в чем тут дело.
Женщина отвернулась от меня и начала с неприязненным любопытством рассматривать мои немудреные врачебные принадлежности и лекарства.
— Так на каком же основании вы открыли здесь медпункт? — спросил мужчина.
— На том основании, что здесь поблизости нет никакой больницы, а людям надо лечиться.
— Значит, исключительно из человеколюбия? Я вас правильно понял?
— Совершенно правильно.
— Хорошее человеколюбие, — возмущенно воскликнула женщина. Надо же додуматься — брать с больных людей плату! Уж это действительно человеколюбие! Кто вас уполномачивал открывать медпункт? Зачем вам рыба?
Я сочла за лучшее не вступать в дебаты по этому вопросу и просто отмолчаться. Тут мне нечем было крыть. Попробуй докажи им, что мне совершенно не нужна была рыба.
Мужчина терпеливо ждал ответ, но его спутница опять не выдержала:
— Какое медицинское образование вы получили?
Это все же был не старшина Орлов, и я не решилась врать насчет курсов. Лучше всего было отделаться уклончивым ответом.
— У меня в основном практика.
— Да? И большая?
Я промолчала.
— Мне кажется, тут не о чем разговаривать, — сурово сказала женщина, — Забирайте, Глеб Николаевич, лекарства, и надо немедленно доложить начальству.
В два счета эти налетчики из горздравотдела произвели конфискацию всех лекарств и чуть было не прихватили заодно содержимое нашей аптечки,
На прощание мужчина предупредил:
— Надеюсь, вы не осмелитесь повторять свои опыты Если это случится, разумеется, вам не миновать крупнейших — неприятностей.
— Я тебе говорил ведь, — с горечью сказал Орлов и ожесточенно хлопнул дверью.
— Будет конец безобразиям? — грозно спросил Лапшанский, когда мы с Орловым явились по его приказанию в Алексеевку.
— Помочь людям — это безобразие?
— Кому ты помогла? Кому ты, я спрашиваю, помогла?
— Ну, помогла бы.
— Господи, да что ты понимаешь в медицине, Морозова? Что ты понимаешь?
— Я эти лекарства знаю.
— Морозова, вам страшно повезло, — вступил в беседу присутствовавший тут же наш врач майор Куркин. — Повезло в том, что врачи случайно прибыли на рыбзавод именно сегодня и успели предотвратить вашу самодеятельность. Иначе вы могли стать виновной в гибели людей.
— Убийцей! Вот именно убийцей! — с наслаждением сказал Лапшанский. — Ты мне все-таки объясни, Морозова, как ты додумалась до такой вещи?
— Я хочу на фронт, — ответила я. — Вы меня не пускаете. Но не могу я, понимаете, не могу сидеть без дела, когда люди на передовой с ног валятся от усталости. Вы вспомните, как нам всегда не хватало времени для того, чтобы поспать хотя бы лишнюю минутку.
— Ну, у тебя его даже на самоволки хватало, — буркнул капитан.
Он, конечно, имел в виду мой уход кСагидуллину, потому что, насколько я помню, ни в какие самоволки не ходила.
— У меня убили брата, — с болью продолжала я, пропустив мимо ушей реплику Лапшанского. — У меня погибло много друзей. Когда я несла старшину Захарова, он уже был мертвый. Его убили на моих глазах. Когда я шла в армию, я просто хотела драться за Родину, потому что ее люблю больше чем свою жизнь. Но там было еще и чувство романтики. Сейчас, когда я знаю, что такое война, я еще больше хочу на фронт, итут уже никакой романтикой даже не пахнет. Вы не знаете, какую воду принесли мы с Иваном, когда был забит колодец. А мы сним пили ее! После этого для романтики не останется места в душе даже у дуры, — я говорила это уже не в силах сдержать слез. — И я вам прямо скажу, пусть вы меня будете ненавидеть, а я не хочу этого, но я все сделаю, чтобы уйти на фронт. А пока я сижу здесь, на этом вашем любимом острове, и схожу с ума оттого, что мне нечего делать. Парни к бабам ходят. Это называется — война!
— Замолчи, Морозова! Парни, ты это знаешь, почти год со смертью с глазу на глаз жили. Надо же и им отдышаться немного. Тем более, что впереди их еще немалые испытания ждут. К бабам…
— Какие испытания, товарищ капитал? — у меня моментально высохли слезы. — Миленький товарищ капитан, скажите, пожалуйста, я, честное слово, никому ни слова. Вы же меня знаете — могила!
— Нет, ты посмотри на нее, — сказал Лапшанский, обращаясь к врачу, — все уже прошло, она уже не чувствует себя ни в чем виноватой и думать забыла о нашем разговоре.