Девиация. Часть первая «Майя»
Шрифт:
– Нужно! Я сейчас.
Кинулся на кухню. Достал запотевшую бутылку, конфеты. Расположил на подносе. Торжественно кивнул портретику Пушкина над кухонным столом и пошёл к Майе.
Гостья немного освоилась: сидела на диване, листала Блока. Беззвучно нашёптывала.
Поставил поднос на журнальный столик. Сел возле Майи, взял её руки, державшие книгу. Девушка вздрогнула, подняла глаза.
– Блока любишь? – спросил, пытаясь побороть липкую робость. Голос дрожал.
– Блока тоже. Ты думал, если у меня дома книгами не завалено,
Я забрал книгу, отложил на стол. Стиснул её ладошки, уловил цветочный запах – как в первый раз, на дискотеке.
Быть или не быть!
Решительно и властно (сам удивляясь такой решимости!) подхватил Майю на руки, плюхнулся на диван. Осторожно усадил на колени.
– Ты чего?.. – испуганно выдохнула Майя, пробуя высвободиться.
– Завтра уедешь, буду скучать. – Прижал сильнее за тонкую талию, сцепил пальцы в замок.
– Обещал же, что ничего такого… А если зайдут?
– Не зайдут. Мать к родственникам уехала, будет вечером. Больше никого нет.
Девушка вздохнула. Поёрзала попкой, уселась.
«И хорошо, – подзадорил Демон. – Путь в тысячу ли начинается с первого шага. Главное – начать».
Дивясь и радуясь своей неожиданной смелости, коснулся губами Майиной шеи, зарозовевшей щеки. А затем, превозмогая малодушие (зовя на помощь и Пушкина, и Юрку, и Кьеркегора!), подался, впился в плотно сжатые губы, которые, под натиском решительного любовника слегка разошлись, дозволяя коснуться сладкой влаги.
Не разрывая поцелуя, правой рукой, загодя пристроенной на девичьем подоле, погладил коленку, потеребил краешек юбки, приподнял. Медленно, опасаясь спугнуть, повёл ладонью вверх по ногам.
– Не надо… – Майя отвернула голову, плотно сжала колени.
Только не отступать! – учил Юрка и Кьеркегор!
Опять нашёл губами губы. Ноги чуть расслабила, чем не преминул воспользоваться: рывком просунул руку выше, дотронулся мягкого лобка, обтянутого тонкой материей.
Майя дёрнулась, попыталась высвободиться, но в животе у неё булькнуло, заурчало. Девушка смущённо шмыгнула носом.
«Это хорошо, – проворковал разомлевший Демон. – Нечего тут бесплотную тень изображать».
Окрыленный демонским напутствием, развернул ладонь, охватил лобок плотнее. Натиск и напор…
Вдруг музыка смолкла, щёлкнул проигрыватель: держатель с иголкой отошёл на стойку – закончилась пластинка.
Как некстати!
В комнате повисла тишина, которую нарушало лишь наше прерывистое сопение. Будто покрывало сдёрнули.
Майя разомкнула мои руки, соскочила с коленей, села рядом. Поправила юбку: растрёпана, насторожена. Хоть бы не обиделась.
Я поднялся с дивана, сунул руку в карман, придерживая топорщащиеся брюки. Подошёл к проигрывателю. Пока колдовал над диском, протирая бархатным лоскутком, попустило. Вспомнил об угощении.
– Давай, за встречу,– кивнул на журнальный столик, где ожидала наливка и конфеты.
– Не нужно.
– Нужно! И за скорую
– Для любви? – переспросила Майя, стрельнула из-под опущенных ресниц.
– Песня такая… – пробубнил я, открывая бутылку.
Вот же! Надо было сказать: «Для любви», или «Для тех отношений, которые сложились между нами…». Или, хоть головой кивнуть. Может, покладистей бы стала. А так… Прав Юрка – не будет из меня толку в амурных делах.
Разлил рубиновую жидкость в бокалы. Сел на пол у столика. Глаза-предатели опять впились в Майины коленки, поднялись чуть выше, нырнули в подюбочное пространство.
Она заметила, сжала ноги, нерешительно взяла бокал.
– За нас! За задуманное! – торжественно сказал я, вкладывая в «задуманное» свой смысл.
– И за терпение, – парировала девушка. – Чтобы настойчивость твоя проявлялась в нужном месте и в нужное время.
Мы чокнулись. Я выпил до дна. Майя пригубила, отставила бокал, откусила конфету.
Молчание заполнилось виолончелью с оркестром.
Чувствовал: напор потерян. Нужно действовать, а то заскучает, уйдёт, завтра уедет. И останусь я со своими планами и давящим зудом внизу живота на неопределённое время.
Снова налил себе, долил Майе. Та неодобрительно качнула головой.
– Давай за Гайдна! – сказал вдохновенно, дивясь причудливому замыслу, который уцепился за ничего не подозревающего Йозефа.
– Я так много не пью…
– Вслушайся, как радуется виолончель твоему приходу – продережировал троеперстием. – А теперь заплакала, печалясь о нашей разлуке… Не просто так, – за Гайдна!
– Ну, если за Гайдна. Давай… – девушка улыбнулась, взяла бокал. – Это Гайдн играет?
– Его концерт для виолончели с оркестром. Номер один, до-мажор.
Майя пьяненько кивнула. Уже хорошо!
– Его ставят на одну ступень с Моцартом и Бетховеном, – вдохновенно засловоблудил я, искренне веруя своим словам.
Чокнулись. Выпили. Подал Майе конфету, взял себе.
Виолончель продолжала радоваться и плакать. Дионис творил благое дело: глаза девушки заблестели, она расслаблено откинулась на спинку дивана, слушала музыку. Мой мир тоже стал ярче, Майины колени желаннее, а ситуация из тупиковой обращалась возможной.
– Гайдн – один из великих композиторов восемнадцатого века, – продолжая гипнотическую трель, подошёл к проигрывателю, выключил. Отыскал бобину симфоний Гайдна, поставил на магнитофон (чтобы не замолкло в неподходящий момент). – Из того времени Моцарт и Бетховен известны больше, но они равнялись на Йозефа Гайдна.
Заправил ленту, нажал клавишу воспроизведения. В колонках зашелестел магнитный шум, проявилась скрипка.
Не отступать!
Вернулся к столу, наполнил бокалы до краёв. Украдкой глянул на девушку – недовольства не заметил. Гайдну с меня причитается!