Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
– Не смей на меня кричать, – холодно сказала я.
– Я не кричу… Объясняю просто…
Еще около двух недель заняло оформление бумаг. Перед тем как начать укладывать вещи, я спросила:
– Так мы поедем жить в Баку?
– В Баку? – Сергей наморщил лоб.
– У тебя есть какое-нибудь другое место?
Он покачал головой. Не было у него никакого другого места.
Глава семнадцатая
Баку. Январь 1990 года
Трамвай тронулся, а я не села, слишком много набилось народу. На остановке у Гостиного двора всегда толпа. А мороз ужасный. Я бегу, бегу за трамваем, а из-за стекла
Я проснулась в слезах.
Еще не рассвело. Рядом на тумбочке деловито и монотонно работал будильник. Похрапывал Сергей. Я лежала без сна, старая женщина на исходе жизни, и душа у меня заходилась от печали.
Эти сны…
Сереже часто снится, как идут по каменистому склону какие-то бабы с кувшинами. А мне – мне снится Ваня Мачихин.
Ванечка, жив ли ты, мой любимый? Мне так хотелось, так мечталось быть с тобой до самого края жизни вместе, безразлучно… Ванечка, ты видишь, как я плачу?..
Окно за шторой чуть просветлело. Вот и новый день начался, шестое января, суббота. И я не жду от него ничего хорошего. Такой разлад в душе, в семье, что не хочется и начинать новый день.
Чем мы провинили Господа, что Он послал нам все это на старости лет?
Однако все чаще в моих мыслях появляется Бог. Я что же – стала верующей? Я, комсомолка-активистка Юля Калмыкова, ворошиловский стрелок, член агитпропколлектива – и кем еще я была в своей жизни? Как-то не вяжется все это…
Вот Сергей – у него никогда не бывало сомнений. Бога нет. Есть только родная партия. А если ты засомневался, то, будь ты хоть сыном родным, тебе несдобровать.
И даже если родная дочь…
Я чуть не застонала, вспомнив скандал, разразившийся в новогоднюю ночь, когда Нина объявила, что пришел вызов из Израиля.
Я позвала их встретить вместе Новый год. Они приехали – Нина с Павликом и Олежка. Ничего особенного я не готовила, да и что приготовишь, когда ни продуктов хороших, ни настроения. Все же сделала салат, лобио, соте из демьянок (так, если вы не знаете, бакинцы называют баклажаны). Нашлась и бутылка водки, а ребята привезли свой излюбленный «Кемширин» – полусладкое красное вино. И все шло как положено: проводили старый год, послушали обращение Горбачева, встали, когда кремлевские куранты начали державный звон, – и выпили за наступивший девяностый, и обменялись поцелуями и улыбками. Олежка лез ко всем целоваться, а от деда потребовал рассказать, как он «бабил Билин». От нас Олежка получил в подарок заводной автомобильчик, который, доехав до края стола, поворачивал и ехал дальше. Такая чудная импортная игрушка, которую я углядела на базаре у спекулянта.
Начался «Голубой огонек», мы смотрели, расслабившись, как московские знаменитости – певцы, балерины и эстрадные остряки – пытались поднять настроение нам, советским людям.
Позвонил Котик, поздравил с Новым годом и, между прочим, сказал: «Юлечка, тебе особые пожелания. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю». Потом взяла трубку Эльмира, тоже пропела добрые пожелания и под конец сообщила, что Володя
– Вот, – объявила я, положив трубку, – Володя уезжает в Москву.
– Ну и правильно, – сказала Нина. – А мы получили вызов в Израиль. Завтра, то есть послезавтра пойдем в ОВИР.
У меня сердце заколотилось, когда я услышала это. Ну прямо пустилось вскачь. Что-то моя аритмия расходилась. Пойти принять анаприлин?
А Сергей, пожевав губами, посмотрел на Нину. Его глаза стали тусклыми, оловянными, и он сказал резковато:
– Ну и что вы там будете делать? Апельсины в корзины укладывать? Да тебя раввинат и еврейкой не признает. Какая ты еврейка?
– Ну и пускай. Это там не мешает никому.
– Павлика призовут в армию, пошлют в Южный Ливан воевать с арабами.
– Не думаю, – возразил Павлик, свесивший лопатообразную, как у Маркса, черную бороду над тарелкой с лобио. – Мой возраст могут призвать только при мобилизации.
– Там все время военное положение. Пойдешь воевать, как штык.
– Папа пойдет воевать! – подхватил Олежка. – Ух! Папа, тебе дадут ружье?
– Олежка, спать!
Я поднялась и, преодолевая сопротивление и хныканье маленького моего паршивца, повела его в «кабинет». Постелила ему на раскладушке, уложила, а из большой комнаты неслись, все больше накаляясь, голоса спорящих.
– Баба, а я тоже буду воевать?
– Нет, родной. Надеюсь, что никогда.
Поцеловала внука, погасила свет и, выйдя в кухню, приняла полтаблетки анаприлина. Потом вернулась к столу.
С мерцающего экрана телевизора веселил страну кто-то из записных юмористов. Но его не было слышно. Нина, раскрасневшаяся, со злющими глазами, кричала:
– Ну и что в нем толку, в вашем социализме? Право на труд? Скажи лучше – право на нищенскую зарплату! Право на вечную нехватку всего, что нужно для жизни! Вечные очереди!
– Перестань, – сказал Павлик. – Мы же договорились, что…
– Осточертело! – не унималась Нина. – Вот где ваше вранье! – Она полоснула ребром ладони по горлу. – Ваш развитой социализм! Ваша дружба народов, стреляющих друг в друга!
Я видела: Сергей, побагровевший, с подергивающейся щекой, сейчас взорвется. Я схватила его за руку:
– Успокойся! Не надо, Сережа! Криком ничего не докажешь.
– Да, – сказал он неожиданно тихо, прикрыв глаза, – ты права. Если люди не понимают самых простых вещей… не понимают, что стыдно бросать свою страну в трудное время… – Он пальцем постукивал по столу, как бы такт отбивал. – То и не буду ее уговаривать. – Медленно повел взгляд на Нину. – Я не дам тебе разрешения на выезд.
– То есть как? – опешила Нина.
– От тебя потребуют официальную бумагу, согласие родителей. Я не дам.
– Прекрасно! – закричала Нина. – Замечательно! Ну хорошо, тебе наплевать на нашу жизнь. Но ты что же – ты хочешь сделать несчастным своего внука? Чтоб он всю жизнь мучился, как вы с мамой…
– Мы не мучились, – вставила я. – Мы жили жизнью страны, и папа прав, когда…
– Чтоб ваш внук кончил так же страшно, как бабушка Надя?!
Это уже было слишком. Я сказала, что в кабинете на диване им постелено, и вышла на кухню. Села на табуретку, массируя расходившееся сердце. Сергей встал передо мной, беспокойно глядя. Накапал мне валокордин…