Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
Вспомнив все это ранним утром, я поняла, что уже не усну. Ну и ладно. Дома всегда полно дел. Подъем!
Зарядка по-тибетски мне не давалась этим январским утром. Зарядка по-тибетски требует полного отрешения от житейских забот. А они, заботы, кружились вокруг головы, как рой ос. Я их гнала, а они опять возвращались и кружились, кружились…
На завтрак сварила манную кашу.
– Геркулеса нет, манка кончается, – сказала Сергею. – Что будем есть? Пшенку?
– Пшенку, – кивнул он с полным ртом. – Помнишь, ты в Балтийске
– А они рассыпались.
– Все равно было вкусно.
– Просто молодые мы были…
– Юля, – сказал Сергей после завтрака, – я хочу тебе почитать.
– Ты кончил свои мемуары?
– Да нет. Далеко еще не кончил. Черт его знает, что у меня получается. Хочу посоветоваться с тобой.
По правде, не очень хотелось слушать его писанину – некогда. Я собиралась перебрать свой запас фасоли, да и следовало в магазин сходить, вдруг привезли какие-никакие молочные продукты. Но Сергей обидится, надуется…
– Ладно, – сказала я.
Только сели в кабинете, как зазвонил телефон. Я услышала голос Володи Авакова, и он мне показался веселым.
– Тетя Юля, извините за ранний звонок.
– Ничего, Володя.
– Помните, вы говорили, у вас есть финские глазные капли, «котахром»…
– Да, я случайно набрела на них в аптеке на набережной.
– Тетя Юля, вы могли бы одолжить один флакон? Для бабушки. Я потом достану и отдам вам.
– О чем ты говоришь? Конечно. Приезжай.
– Я заеду ближе к вечеру.
– Хорошо. А ты, я слышала, собираешься в Москву?
– Ага. Лечу в следующее воскресенье, четырнадцатого. Уже взял билет.
– Останешься в Москве?
– Там поглядим, тетя Юля. – Он хохотнул. – Это дело не простое. Значит, до вечера.
Я посмотрела на часы.
– Ну так, Сережа. Читай.
Он уже был наготове, с очками на носу, с толстой тетрадью в руке. Не нравилось мне, что он на лбу собирает тысячу морщин. Такой был когда-то чистый красивый лоб…
– По-моему, ты не слушаешь.
– Слушаю, слушаю, – спохватилась я.
– Так вот. О детстве в Серпухове, о том, как меня из комсомола вытурили, а потом восстановили, ну и о прочем… о неудачной женитьбе… об этом написал, тут все ясно… А дальше идет с трудом… Вот послушай кусок. – Он начал читать: – «Сейчас в газетах много пишут отрицательного о действиях НКВД. Как они репрессировали людей без вины, а другие люди им помогали доносами. В связи с этим хочу задать вопрос: а мог бы в то время кто-нибудь, если он не сумасшедший, отказаться, когда вызывали туда? Усомниться кто-нибудь мог, когда тебе говорят: такой-то человек враг, мы его изобличили? Мы тогда были один остров социализма на весь мир. И мы знали твердо, что у социализма полно врагов, поэтому не удивлялись, что враги повсюду, даже в высшем партийном руководстве. Когда мне ответственный товарищ из управления НКВД ясно сказал, что Глухов враг, и доказательства представил, разве
– Ты что же, хочешь описать всю свою жизнь? – спросила я.
– Хотелось бы.
– А зачем?
Сергей медленно пожал плечами.
– «Сейчас в моду вошло во всем сомневаться, – продолжал он читать. – Но если бы мы в те годы сомневались, что бы с нами было? Сомнение в правильности избранного пути пагубно! Оно парализовало бы волю. Мы не смогли бы построить первое в мире социалистическое государство…»
– Сережа, прости, что перебиваю. Ты действительно уверен в правильности избранного пути?
– Абсолютно. – Он посмотрел на меня поверх очков, как строгий экзаменатор на туповатого студента. – А ты что – не уверена?
– Не знаю… То есть, конечно, знаю… великая идея всеобщего равенства и все такое… Но почему она требует столько жертв? Неужели нельзя без жертвоприношений… как-то мягче…
– Странные вещи говоришь, Юля. Это же закон истории, что старые классы сопротивляются, когда строится новая формация. Ясно же, что надо сломить сопротивление.
– Но ведь новая формация оказалась… Сережа, все оказалось не так, как мы представляли. Не так, как виделось в наших девичьих снах.
– Девичьи сны! – Он хмыкнул. – Ты сказала, надо мягче. А я считаю, что как раз мягче и нельзя. С нашим народом. Вот объявили этот… примат общечеловеческих ценностей. Вместо классовых. И пошло-поехало… развинтился механизм… Нет, Юля, без жестокости у нас нельзя.
– Строили, строили, а теперь пишут – построили не то… А соцстраны? Всюду прогнали компартии, Чаушеску расстреляли… в ГДР демонстрации, хотят объединиться с ФРГ… Какой же это социализм?
– Безответственные политиканы, – сердито сказал Сергей. – Мы такую помощь им всегда оказывали, а они…
– Знаешь, такое ощущение, что после пира наступило горькое похмелье. Да и пировали как-то не по-людски…
– Политиканы! – зло повторил он. – Там, где надо просто власть употребить, языками размахивают. – Он кистью у рта изобразил болтающийся язык. – Не было бы никакого Карабаха, никакого Сумгаита, если бы – твердой рукой.
Телефон не дал ему договорить. Я взяла трубку.
– Мама, – услышала скороговорку Нины, – просьба к тебе. Мы с Павликом должны уйти, ты приезжай, побудь с Олежкой, а к двум часам мы вернемся. Ладно, мама?
– Куда вы уходите?
– Ну… по важному делу.
– Вечно у вас как на пожаре. Завезите Олежку к родителям Павлика.
– Гольдберги тоже не будут дома. Мама, очень прошу!
– Дай мне трубку! – вмешался вдруг Сергей.
Но я отстранила его руку и торопливо сказала Нине, что приеду. Ну а теперь будет буря.
Но Сергей только развернулся в своем крутящемся кресле спиной ко мне и что-то пробормотал. Мне показалось – выматерился. Никогда прежде я не слыхала от него этой словесности, он ее не любил.