Девки
Шрифт:
Анныч идет ему навстречу с веревкой на плече, у него серые от грязи до колен ноги и коричневый выем голой груди. Вертят цигарки. Жидкие пряди седин смазаны у Анныча жирным потом. Оба стоят, как столбы. Дымят.
— Которую канаву зачали?
— Вторую. Мелиорация, черт возьми мои калоши! Сколько мокроты на белом свете!
Затягиваются крепко, привольно дышат, глядят оба на горизонт, — а на горизонте, как на околице, светло и просторно.
— Топь — извечный враг трудящегося. От нее одна только малярия...
Жемчужный полог неба чист. На берегу лениво шепчутся топыристый хвощ и тростник. Головки палочника возвышаются над ними, как чертовы пальцы. Река уже значительно иссякла, и черная
На костре готовилась похлебка. Поодаль виднелись сельчане, окружившие агронома.
Марья стала спиной к пламени. Здоровяк-агроном, попыхивая папиросой, говорил, точно читал:
— В литературе подобное болото называют золотым дном. Из него можно черпать материал для увеличения плодородия наших полей, не затрачивая ни копейки денег, ибо для удобрения торфом нужен только труд. А компост на полях действует не хуже, чем навозное удобрение.
— Удивительное дело, — говорили мужики. — И сколько этой материи зря пропадает!
Вернулись работавшие на болоте дядя Петя и Анныч.
Марья рассказала Аннычу свой разговор с мужем.
— Суда не миновать, — сказал Анныч. — Мы вернем твое имущество. Хотя Канашевы и слышать не хотят о разводе. Ждут, одумаешься ты и к ним вернешься.
— Не будет этого, — сказала Марья, — лучше в омут головой.
Санька слушал, и огромная радость зацветала в душе.
Мужики усаживались у костра, готовясь к обеду. Девки уселись в свой круг. Резала хлеб Марья. Санька, поглядев искоса на лицо ее, румяное от труда, на сбившиеся косы, подумал: «Моложе девки стала!» Марья подняла глаза на Саньку. В омуте Марьиных глаз Санька почуял невысказанную отзывчивость.
Мимо костра снова прошел Вавила. Он стал в сторонке и слушал, кисло вытянув в сторону агронома сухонькое лицо.
— Словом, — говорил агроном, — в коренном улучшении у нас нуждаются многие земли. Таких земель насчитывается по нашему государству свыше семидесяти семи миллионов гектаров. Насколько велика эта площадь, можно понять из того, что она составляет приблизительно половину всей пашни Союза. Если бы удалось произвести коренное улучшение всей этой земли, то к каждой десятине пашни прибавилось бы еще полдесятины.
Вавила остреньким голоском проткнул тишину сборища:
— С сохой да бороной весь мир кормили, бывало.
Ему не возразили. Только отвернулись. А дедушка Севастьян тронул Вавилу за полукафтанье и сказал:
— Человек, брось бога гневить. Мы и при царе живали. Бывало, корова пестра да и та без хвоста. У тебя круглый год «Христос воскресе», а нам «Не рыдай мене, мати». Вот что бывало!
Он вытер глаза и поднял руку, дрожащую, как осиновый лист.
— Народ труждается, не трожь народ, надсадишь ему душу — грех тебе будет.
До заката пробыли на болоте.
Марья вылезла из топи на луговину. В кочках росла мелкая осока, вейник и пушица. Тут на компосте работали парни. Они накрест разрезали отточенными лопатами кочи, свивали их в виде треугольных ломтей. Ломти очищались от земли, которая лопатами развеивалась по лугу, тонкий же покров дерна сохранялся — кусками его при случае прикрывали обнаженные места почвы.
Из-под кочи парни доставали хорошо разложившийся торф, складывали его слоями вперемежку с золой, пока не вырастала на луговине высокая куча. Самый верх ее делался покатым, чтобы в крупные дожди вода скатывалась вниз. Множество таких куч улопачено было на кочкарнике — ряды их кончались у самой мельницы.
Марья торопливо отыскала у костра лопату. Шарипа подвела женскую ватагу к истоку канавы и отмерила пространство по сажени на каждую девичью душу. Девки, присев на корточки, начали раздирать руками дерно [97]
День, напоенный сутолокой потливого труда, отцветал в пегих бликах июльского солнца. Но артельщики все еще корчевали пни на берегу, очищали от зарослей луга, валили кустарник. Утки и кулики суматошно вспархивали и перелетали с места на место. Люди смело разворачивали недра земли в этом заповеднике тишины. Пиголицы кружились над работниками с печальными криками. Все было поколеблено, встревожено. Зияющие черные канавы и копани [99] прорезали болота.
97
Дерн, дерно — верхний слой почвы, густо заросший злаковыми растениями, который тщательно сохраняется и поддерживается на пастбищах, выгонах и лугах и, наоборот, удаляется с пашни.
98
Кудель — волокнистая масса.
99
Копань — выкопанная на месте с близким залеганием грунтовых вод яма, в которой вода держится все лето.
Пока там артельщики взрывали болото, на бугре у села, с которого было обозримо все пространство вдоль реки, просвирня водрузила старинную икону «Подательницу ума». По преданию, икона эта избавляла обращающихся к ней от глупости. Икону водрузили на шестах и подняли высоко. Теперь перед нею просвирня выкрикивала просьбу про вразумление артельщиков. Она падала на колени, стукалась лбом о землю, истово крестилась. Это же делали и ее подруги-старухи.
— Вразуми их, матушка заступница, помрачился разум их, — взывала просвирня. — Вразуми их, наставь на путь истинный. Услышь, утешительница, плачь мой и слезы горькие узри. Словно смола горючая проедают они меня все дни. Лик земли, богом созданный, искажают, мошенники. И безмерно возгордились: полагаясь во всем на усилие рук человеческих. Умнее бога хотят стать. (Она пригрозила в сторону работающих.) Не гордитесь! (Голос ее напрягся и задрожал.) Сатана от гордости в преисподнюю уготовал. А царь Навуходоносор превыше себя никого быть не чаял, зато господом в вола был обращен. Фараон египетский за гордыню в море потоп... Вразуми их, господи, и помилуй. Не ведают бо, что творят.
Когда усталые люди проходили мимо этого сборища, просвирня принялась кропить их священной водой из кувшина веником. Брызги летели им в лицо. Поднялся смех. Он породил в просвирне приступ свирепой злобы.
Она подошла к Аннычу вплотную. Глаза ее горели безумным огнем, челюсть тряслась.
— И ты, старый дурак, будешь в огне гореть, в самом пекле. Ты коренной на селе заводчик всему дурному. (Она поднесла к нему медный крест.) Целуй! Очищайся от скверны! Припади к стопам господа. Он многомилостив. Он разбойника простил и блудницу.
Анныч отстранялся от нее:
— Уйди, старая: я коммунист с семнадцатого года.
Исступленные в темных впадинах глаза пронзили его:
— Ах, ты так?.. Так я на головы ваши призову новые скорби, голод, мор, войны, смуты.
— Давайте споем, — предложил Санька и затянул песню. Молодежь подхватила, заглушая выкрики просвирни.
Смело мы в бой пойдем За власть Советов, И как одни умрем В борьбе за это.