Девочка и рябина
Шрифт:
«Вспомни! Вспомни! Я думаю о тебе! Ты слышишь?»
— Из десяти лет семь вы проведете в грузовиках, в поездах, в клубах, в гостиницах…
— Ой, как это интересно!
«Не слышит. Счастливый человек всегда немного глух и слеп. Если слышишь — найди минутку, прибеги сюда. Ну, я прошу…»
Алеше захотелось или пожаловаться кому-то, или пожалеть кого-то, или чтобы его пожалели. Все перепуталось. Он сел рядом с Линочкой, взял ее за руку, нежно уговаривал:
— Вы понимаете, что грузовики
— Ну, не всегда же так, — растерянно протянула Линочка.
— Всегда! Всегда будет… — Он постукал по своей груди: — Один раз случится, и всегда это пение здесь будет…
«Ты сейчас выскользнула из шумной комнаты. Идешь. Оглянулась. Спускаешься по лестнице».
— И ролей хороших долго не будут давать… И вот такие песни бывают над головой, — бормотал Северов.
— И все это неправда! — Линочка выдернула руку, сбросила Фильку с колен. — Вас, наверное, уволили, вот вы и злитесь! — голос ее вздрагивал.
— Уволили?.. Это вы правильно. Уволили без выходного пособия, но по уважительным причинам.
— Посмотрите в «Возрасте любви» на Лолиту Торрес, тогда вы скажете, как живут артисты!
«Идет уже по коридору. Придумывает, что сказать мне».
— Учиться надо, учиться!
«Шаги! Я слышу шаги!» — Алеша подбежал к двери.
Дверь распахнулась, протиснулся Касаткин со свертками.
— Врут все «Возрасты любви»! — крикнул Северов.
— Не верю! — топнула Линочка, сверкнула черными глазами.
— Еще узнаете сами!
…Из темноты дул теплый, сильный ветер. Первый ветер весны. Пропахший лесной талой далью, он осчастливил людей. Они заполнили улицы, осыпанные огнями. Они шли напевая, смеясь, распустив шарфы по ветру, спрятав перчатки в карманы. И первая парочка схоронилась в темном переулке под старой березой.
Радио разносило над городом музыку. А может быть, это пел разными голосами вешний ветер? Пел о земле, облепленной талым снегом. Пел о зацветшей вербе, среди посипевших сугробов, в далекой таежной ложбинке. Пел о пустом гнезде в дупле старой лесины у забормотавшего ключа. Пел о чаше, в которой на полустанке тревожно и радостно рябина машет ветвями, ждет свою девочку.
И вдруг все на улице услыхали: «Кап! Кап!» Весна отчетливо, как в дверь, постучала прозрачным пальнем в водосточную трубу. Громко засмеялась девушка. А Северов шел и мысленно обращался к Юлиньке: «Я привык утром, просыпаясь, говорить: «Ты есть на земле». Я привык ночью, засыпая, говорить: «Ты есть на земле». А теперь все кончено. Как ты далека! Ты рядом, но как ты далека… Устал я! Хочу слушать только ветер. Ты никогда не любила меня…»
Почти
Северов решительно повернул домой.
Войдя в комнату Касаткина, сдернул пиджак, швырнул на спинку кровати. Стеклянные макароны звенели. Он не поднял головы. Чуть ли не одним глотком осушил стакан шампанского и жестко подумал: «Все! Довольно быть смешным! Сентиментальная гимназистка! — Туфли полетели в угол. — В век критики и самокритики завывать тенорком: «Вернись, я все прощу!» — Взлетели брюки, штанинами, как руками, охватили другую спинку кровати, уныло обвисли. — Поют, пляшут — свадьба! Все нормально! Все хорошо! Жизнь идет! Что заработал, то и получай!» — Он завалился в логово Касаткина.
Через минуту вошел сам Касаткин, испуганно спросил:
— Что ты ей сказал?
— Не помню.
— Девчонка заявила: «А я и не знала, что в театре такие трудности! Чем, — говорит, — труднее — тем интереснее. Нужно, — говорит, — преодолевать трудности, а не отступать трусливо. Вон, — говорит, — Мересьев сколько дней раненый полз. И я, — говорит, — решила преодолеть все!»
— Молодец! Правильно! И преодолеем все! И заново сколотим все!
— «Правильно, правильно!» Надо было говорить, что герои за такое легкое дело не берутся.
— Чудесная девочка. Из нее выйдет актриса!
— Ну, а я что, балда, что ли! — самодовольно усмехнулся Касаткин, раздеваясь. — Знал, кому задурить мозги!
— Швейк! Вот кто ты! Что теперь будешь делать?
— Э, утро вечера мудренее. Спать!
Только улеглись, как под Северовым загремела доска.
— Что за кровать? — удивился он, поднимаясь.
— Надо умеючи, — сонно проворчал Касаткин. — 1Приноровись. Я сплю и даже брюки глажу.
Уложили доски. Но они всю ночь, грохоча, падали — то одна, то другая, и Северов с проклятьями поднимался, расталкивал друга, а тот бормотал:
— Ты приноровись. Ляг и замри. А то вертишься…
Близко был вокзал. Всю ночь слышались гудки, объявления по радио. Пронзительный женский голос на одной ноте, в нос, объявлял: «Граждане пассажиры! Отходит курьерский поезд Пекин — Москва! Граждане пассажиры»…
После объявления пускалась пластинка: «Всю-то я вселенную проехал».
Северов слушал, и ему виделись просторы, полные ветра. И хотелось броситься в поезд и умчаться.
Вверху, в комнате Караванова, уже было тихо. И это безмолвие показалось страшнее плясок…
Конец весенней истории
Утром Линочка радостно и твердо заявила испуганному Касаткину:
— Я остаюсь у вас. А потом мне дадут комнату. Только устройте меня. У вас хорошо!