Девочка и рябина
Шрифт:
Касаткин схватил чемодан и, увлекая девочку, прошел мимо изумленного Северова.
Алеша бросился к двери, высунул голову — Касаткин с Линой уже входили в его комнату.
— Вот бродяга! Вот бродяга! — бормотал он. — Ну, подожди же, я с тобой рассчитаюсь!
Над головой запели красиво и дружно. Северов прошелся, как в клетке. Получался какой-то водевиль, жизнь смеялась над ним. Над головой шумело веселье. Там происходило для него страшное. А внизу ходил он, и стены казались ему черными. А тут начиналась какая-то другая,
Влетел Касаткин, захлопнул дверь.
— Ты что, собака, выкинул? — набросился Северов.
— Ой, не говори! Что делать? Что делать? — хватаясь за голову, метался Касаткин. — Да ты знаешь, кто она? Дочь начальника прииска!
Северов сел на кровать. Доска под матрацем выпала, грохнулась на пол.
— Почему она приехала?
— Да ерунда получилась! — метался Никита. — Помнишь, на премьере «Лесной песни» я разговаривал с ней? Она все расспрашивала, как становятся артистами, где учатся. А я возьми да и брякни: «Э, какое там ученье! Прямо в театр — и все! Приезжайте, я живо устрою!..» Сбежала из дому! Я уж уговаривал вернуться, а она твердит: «Умру, но своего добьюсь!» Понимаешь, какая музыка? Избалованная, капризная, упрямая! Приехала, а у нее в заячьей рукавичке двадцать копеек звенят. Нельзя же кормить ее ливерной колбасой? А денег нет. Что делать? Придется ей жить у тебя в комнате. Не могу я ее положить в свое логово с прожженным одеялом. А у тебя хорошая постель и в комнате чисто.
Никита схватил вместо веника тряпку, начал подметать.
Грянул аккордеон. В потолок ударили каблуки, и чьи-то ноги начали дробить. Вокруг лампочки юбкой болтались стеклянные висюльки, похожие на макароны. От пляски они качались, сталкивались, звенели.
— Ты понимаешь, что я хочу быть один, а ты ее в комнату! И вообще все нелепо! Девчонка какая-то…
— Никита Саввич, куда вы ушли? — прозвенел капризный голосок. Вошла Линочка, еще более хорошенькая в коричневом платье с черным фартуком. — Мне скучно!
— Я, Линочка, сейчас… извините… Я тут по делу. О вас, о театре… — Касаткин прятал за спину тряпку. — Идемте в нашу комнату! — Вытеснил Лину, бросил тряпку, вышел.
— Осел, ишак! — вскочил Северов.
Снова вбежал Касаткин.
— Ты понимаешь, дубина, что происходит? — Северов прижал Никиту к стене и тряс за грудь. — Школьница бежит к артисту! Ночует в твоей комнате!
— В твоей! — поправил Касаткин.
— Тем более! — закричал Алеша. — И родители ни с того ни с сего затевают дело. По городу, по театру идет шум, что артист Касаткин…
— Северов, — поправил опять Никита.
— Тем более! Артист Северов сманил несовершеннолетнюю! Ты понимаешь, дубина? Чтобы через час ее не было в моей комнате!
— Никита Саввич, опять вы скрылись! — появилась Линочка. — Хозяева от гостей не убегают. Я есть хочу. Угощайте же меня! Я ехала в автобусе четыре часа!
—
«Проклятый толстяк, вечно что-нибудь выкинет», — злился Алеша.
Тут снова влетел растрепанный, запыхавшийся Никита.
— Иди, ради бога, побудь с ней, поразвлекай! — умолял он. — А я тут пока ужин соображу. Нырну к Дьячок, перехвачу взаймы!
— Иди к черту! Сам заварил кашу, сам и расхлебывай!
— Никита Саввич! — раздался крик в коридоре.
— Сейчас, Линочка, сейчас! — весело отозвался Касаткин и зашептал, опускаясь на колени: — Ну я тебя умоляю, прошу! Друг ты мне или нет? Шнурки каждое утро буду завязывать! Захвати Фильку, займи ее чем-нибудь, а я быстро все обтяпаю! Завтра мы ее спровадим к папе с мамой!
Стеклянные макароны перестали позванивать. Лилась милая, грустная песня: «Одинокая гармонь».
«Фарс! Водевиль!» — думал Алеша и чувствовал, как бешенство вытесняло жгучую тоску и, странно, на душе становилось легче.
— Ладно, черт с тобой, захныкал! Только еще вечерами будешь шнурки развязывать!
Алеша пошел к себе в комнату. Касаткин тащился, зажав под мышкой Фильку. У котенка висели задние лапы, но даже в таком положении он спокойно спал.
Линочка сидела на кровати, болтала ногами.
— Ой, какой хорошенький!
— Чудесный! Лентяй, засоня, жулик! — разливался Касаткин, толкая Фильку на колени к Линочке.
Котенок недовольно выгнулся горбом, зевнул.
— Займитесь тут, братцы, а я сейчас… я мигом! — лебезил Никита, стараясь улизнуть из комнаты.
Северов мрачно взглянул ему вслед, посмотрел на девочку, зловеще спросил:
— Значит, решили стать артисткой?
— Да. А вы артист?
— Был.
А сам прислушивался: «Это, кажется, голос Юлиньки. У нее красивый смех».
— А вы знаете, что театр полжизни не берет? — Алеша ходил по комнате. — Ему нужна вся жизнь и даже еще больше. Вы готовы отдать ему, и только ему, всю жизнь?
— Готова! — твердо ответила Линочка.
— А вы готовы работать день и ночь?
— Готова.
— Театру нужны смелые, сильные люди, которые живут для других, а не для себя! Живут красивой жизнью!
«Да, да, это голос Юлиньки! Неужели она сейчас не вспомнит обо мне?»
Алеша смотрел в темное окно, приоткрыв форточку, жадно вдыхал свежий, весенне-сладкий воздух.
— Актер и неудача всегда живут рядом! Вы проваливаете роль, от позора и тоски ночью грызете подушку!
— Ну, что же… потерплю! — вздохнула Линочка.
«Что я говорю? О чем? Зачем? Откуда эта девочка? Что за чушь! Не верю! Вспоминает меня сейчас!»
— Бывает год: сыплются неудачи, поражения, горе, трудности! Может прийти озлобление. А театр требует: «Люби меня еще сильнее!» Готовы ли вы к такой любви?
— Конечно, конечно! — восторженно воскликнула Линочка.