Девочка и рябина
Шрифт:
— Да нет, у нас плохо! — клялся Касаткин. — А вас папа с мамой ищут. Вы поезжайте домой. Я как только устрою, так вызову.
— Отступать перед трудностями? — тряхнула косами Линочка.
Касаткин привел ее за кулисы, и она задохнулась от восторга. Обошла весь театр, как обходят картинную галерею.
Среди актеров пронесся слух, что Касаткин похитил красавицу дочку у богатых родителей. За кулисами хохотали.
— Вам весело! — стонал Касаткин. — А мне каково? Юлинька, Галина Александровна, поговорите
Женщины, уведя Линочку к себе, долго уговаривали вернуться домой, кончить десятилетку, а потом уже идти в театральный институт. Она обещала подумать.
Линочка все осмотрела на столиках актрис, подбежала к зеркалу, мазнула синим гримом нос и засмеялась. Надела стеклянные ожерелья, медные браслеты, допытываясь:
— Неужели это настоящее золото?
Натянула мужскую шляпу с пером, схватила шпагу и побежала к зеркалу.
А Касаткин за дверью ломал толстые руки.
И опять ночью гремели доски.
Северов утром заявил:
— Чтобы сегодня же не было этой девчонки! Или отправляй домой, или забирай в свою комнату! Она у меня там перерыла все тетради, фотокарточки, залезла в коробку с гримом. Надела мою сорочку, кепку, нарисовала усы, взяла палку и прыгала по кровати — фехтовала!
Касаткин ничего не ответил, угрюмо заявился к Линочке, буркнул:
— Пойдем к главному режиссеру.
— Он возьмет меня? — вскочила Линочка. — Ура! Возьмет! — и бросила к потолку подушку.
— Возьмет… он возьмет! — ехидно протянул Касаткин, поднимая подушку с пола.
Никита все откровенно рассказал Скавронскому. Глаза режиссера смеялись из-под нависших бровей.
— Позови!
Через час Линочка вышла из его кабинета красная, сердитая и жалобно попросила:
— Купите мне билет. Я домой хочу!
Не взял? — огорченно воскликнул Касаткин. — А я так просил! — В душе он ликовал.
Вечером Линочка уехала.
Лиловые костры
И в следующий месяц опять повторилось то же самое.
Не одну ночь метался Северов из угла в угол. Он курил до того, что воздух становился горьковатым.
Новая неудача только подтверждала старое.
Северов даже побледнел, когда Снеговая сказала на производственном совещании:
— И что ты, Алеша, оплошал со своим трактористом? Ведь можно же было сделать сочный образ. Поленился, что ли, не пойму? Играешь колхозника, а похож на Лукаша из «Лесной песни», вот ведь беда! Нужно, нужно найти характер во что бы то ни стало!
И каждый, выступая, обязательно повторял это же.
Алеше казалось, что все смотрят на него, шепчутся и только и заняты его неудачей. Сидя в глубине зала, он вздрагивал лопатками, точно в спину пристально смотрели, хотя и знал, что позади стена.
Придя домой, Северов взял стакан воды напиться — и вдруг в бешенстве
Он прошелся, стекляшки захрустели под ногами.
«Позор! Молодой, здоровый, а раскис!» — с отвращением говорил он себе, заметая стекляшки в угол.
…Теперь все было ясно. Поставлены все точки. Все отрублено.
Рано утром он вышел на улицу. Сопки вокруг города были лиловы от багульника. И понял Алеша, что на земле май, что ему двадцать шесть и все еще, пожалуй, впереди.
Подошел к тополю, пригнул ветку и засмеялся: чумазые от копоти и пыли, клейкие почки лопнули, и высунулись чистейшие желтоватые носики липких листочков. От них крепко пахло.
Алеша нюхал, а сам все радостно и бестолково твердил: «Дурак, дурак, дурак! Повесил нос! О чем забыл!» Перед глазами возникла чаша. На дне ее сосны сорили шишками, виднелось болотце, бородавчатое от кочек, гусиное перо вилось над лесом, девочка в платье цвета рябиновых ягод стояла на ветру, а рядом сквозь золотистую траву просвечивала сияющая вода. Только эта любовь не имеет конца. Она верная, вечная. И эта любовь всегда в нем.
Он шел и шел, и длинный путь не показался длинным, усталость не показалась усталостью, а одиночество — одиночеством. Весна раскрывалась перед ним. На лиственницах из почек высунулись мягкие метелочки хвои. От этих метелочек они кружевные, пахнут сладковатой смолкой. Сосенки зеленели, свежие, пушистые. От малюсеньких листочков лес как бы затянуло легким желтовато-зеленым дымом.
На толстой кошме из старой хвои, листвы и мхов росли, как семьи опенок, бледно-лиловые, ломкие подснежники с ножками в серебристой шерстке.
Лес пах лиственницами, багульником.
Эго было удивительно: среди белых стволов березок — лиловые сугробы багульника. И так же они удивительны, эти лиловые сугробы, среди зелени сосенок.
Если березка — это песня о Родине, то багульник — это песня о верности.
Забайкальский багульник нигде не живет, кроме Забайкалья. Куда бы его ни увезли, где бы его ни посадили — везде он погибает от тоски по родной земле. Не за эту ли верность родному краю в сердце забайкальца он стоит рядом с березкой?
У багульника хрупкие серые веточки. Они пахнут смолкой.
Листочки его маленькие, жесткие, как у брусники. У одного багульника цветы сиреневые, нежные. Они хороши в букете. У другого — ярко-лиловые, красноватые. Они хороши на кустах.
Длинные тычинки с белыми головками делают цветы волосатыми, в серебристых точечках.
Когда багульник стоит между человеком и солнцем, человеку кажется: среди лиственниц весна разожгла лиловые костры.
И было у багульника еще одно милое, говорящее о верности.