Девочка из легенды
Шрифт:
Уже давно наступила ночь, погасили свет на улице и в домах, черно-синее небо давно уже мерцало звездами. Человек зажег керосиновую лампу и читал за столом газету. И на стену кухни упала большая черная тень.
В доме было тихо. Только громко тикал будильник на столе, торопясь напомнить о чем-то. Но, обгоняя его, еще сильнее билось Динино сердце.
Она лежала на печке и не спала.
Она думала: это последняя ночь. Не только в ее жизни. А вообще последняя. Завтра жизнь кончится. Как это случится, она не
Он был в двух шагах от нее, ее отец. Это был он! Она не сомневалась.
Он предал их! Он не оставил им даже своей фамилии! Мать щедрее: она отдала ему свою. Он так и жил в их сердце под ее фамилией — Чижиков.
Если бы он только знал, как они с Андреем любили его! Как гордились тем, что он их отец! А он все отдал наглой девчонке с растрепанными косами!
Дина лежала неподвижно, глядя на черную большую тень на стене, и все отгоняла и отгоняла от себя одно и то же слово. А оно не уходило от нее…
— Папа!
Тень на стене всколыхнулась. Он заслонил ладонью глаза от света, удивленно посмотрел в ее сторону.
Нет, он был совсем не таким красивым, как на портрете! Может быть, потому, что молодость уже ушла от него.
Он встал, взял лампу со стола, подошел к печке. Свет ударил Дине в глаза. Она зажмурила их, но он продолжал смотреть на нее. Она прикрыла глаза ладонью, но он все равно смотрел.
— Уйдите! — попросила Дина, не отнимая руки от лица.
Он не ушел, тронул ее лоб прохладной ладонью.
— Папа? Ты чего? — громко и встревоженно спросил Сашин голос. — Ты чего, папа?
Саша вошла в кухню, на ходу натягивая на себя платье.
— У нее жар.
— Она вообще какая-то странная, папа! Она весь вечер смотрела на тебя. Я позвала ее ужинать, а она не пошла. Она сидела и смотрела на тебя.
— Уйдите! — снова попросила Дина.
Он отошел, но лампа продолжала светить прямо в глаза сквозь ладонь горячим ярким светом, обжигающим лоб и щеки.
Дина отняла ладонь от лица. Лампа стояла на столе, огонек ее был слаб и неярок, а лоб и щеки по-прежнему пылали.
Он стоял посреди кухни и тревожно всматривался в темноту, — туда, где была Дина.
«Никогда-никогда больше не спрошу у тебя совета, — подумала Дина. — Ты умер. Для нас ты умер!»
Она стиснула зубы, чтобы не застонать, но все-таки застонала.
— Все! — сказал он громко и шагнул к двери.
Саша бросилась за ним.
— Папа! Ты же сейчас не дозвонишься! Ты же не дозовешься ночью! Может быть, до утра? Утром мама вернется.
— Нужен доктор, а не мама, — ответил он. — Я попробую. А ты пока выведи Барбансона.
— Папа! А если я? Через болото! Мигом!
— Не смей! Ступай выведи Барбансона!
— Папа! Я через болото за час доберусь!
— Нет!
Они ушли, а с лавки бесшумно поднялась Маринка. Она подошла к печке, взобралась по лесенке к Дине и тронула шершавой ладошкой ее щеку.
— Что же это ты? Чижикова!..
Взять бы ее отсюда! Увезти. Показать Андрею. Сестра!..
Глаза у нее отцовские. И не карие вовсе, а русалочьи… Может быть, мать уже и забыла его настоящую фамилию, но как она могла забыть цвет его глаз? Ведь глаза у него не карие…
Маринка спрыгнула с лесенки, на цыпочках отошла от печки и откуда-то из-под стола достала высокие резиновые сапоги.
«Болотные, — подумала Дина. — Зачем?»
Прижимая к груди сапоги, Маринка прошла через кухню к окну, встала на табуретку и вылезла через окно в палисадник. Куда это она?..
«Она хочет вместо Саши! Через болото! — догадалась Дина. — Надо пойти сказать».
Придерживая одной рукой тяжелую, как булыжник, голову, Дина сползла с печки, отыскала на вешалке свой плат и вышла в палисадник.
Рассвет уже разбавил густую темноту ночи. Были странными эти рассветные сумерки, похожие на вечерние и в то же время не похожие на них, — может быть, потому, что никто не зажигал огней. В той стороне, где должен был начаться восход, висел яркий месяц, острый как нож, — словно солнце в час неполного затмения. На фоне уже светлеющего неба неподвижно вырисовывались ветви деревьев, как на четкой, хорошо проявленной фотографии.
Набежал ветер, фотография ожила, цветы в палисаднике зашептались о чем-то весело и шумно.
«Зачем они так? — горько подумала Дина. — Ведь пила же молчала тогда!»
— Чижикова! — раздался возле нее удивленный возглас Саши. — Ты куда? Ты больна!
— Нет!
Что-то нужно было сделать Дине, что-то сказать. Зачем-то вышла она сюда, в палисадник. А что нужно сказать, забыла. Голова тяжелая, чугунная.
— Ты с ума сошла, Чижикова! Ступай в дом!
— Мне нужно ехать, — сквозь зубы произнесла Дина. — Я не могу здесь.
— Куда тебе ехать? Это нам нужно ехать! За доктором! Подожди, сейчас придет отец. Он в конторе, у телефона.
Кусты в палисаднике продолжали шелестеть и шептаться.
— Я сорву их, — сказала Дина, кивнув на цветы. — Жалко? Ну и не надо!
— Не жалко! — крикнула Саша. — На, бери хоть все!
Она стала срывать цветы. Она оборвала их почти все и сунула букет Дине в руки.
— Если хочешь, я провожу тебя. Мы запрягли Барбансона.
— Не надо, — покачала головой Дина. — Я сама. Без вас.
Она добралась до калитки и вышла на темную дорогу, ведущую к бугру с обелиском. «Скрип-скрип-скрип», — раздалось позади. «Скворец? — удивилась Дина. — Нет, это не скворец, это телега!» Дина прибавила шагу, почти побежала. Скрип позади не умолкал.