Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

Соева Вика

— Например?

— Пример? Извольте. Возьмите наше все — великого Александра Сергеевича! «Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты»… Посвящается Анне Керн. Классика! В школе изучают. Зато мало кто знает, что буквально накануне все тот же Пушкин, сукин сын, пишет другу Пущину письмецо: «И вот, друг мой, вчера с Божьей помощью наконец-то uyebal Анну Петровну Керн». Назовите еще кого-нибудь?

— Льюис Кэролл, — хмуро предлагает дитя.

— Прекрасно! —

мэтр всплескивает ладошками. — Льюис Кэролл, он же Чарльз Доджсон, обладал громадной коллекцией фотографий голых девочек, большинство из которых снимал сам. При этом утверждал (письменно!), что голые девочки выглядят лучше мальчиков, и что мальчиков он предпочитает фотографировать все же в трусиках. А знаете, что он предлагал родителям той самой Алисы жениться на ней? Преложение отвергли по причине его, хм, скажем так, странности, ведь объекту творческого вдохновения великого детского писателя не исполнилось тогда и двенадцати лет.

— Ганс Христиан Андерсен.

— Постоянно мастурбировал. Причем каждый акт онанизма помечал в дневнике специальным значком. Большой творческой потенции сказочник — специалисты насчитывают в среднем пять-семь таких ежедневных пометок. Я уж не говорю о том, глубокоуважаемая Вика, что не родилось бы никакой философии, если бы в древник Афинак не обреталось столько прекрасных юношей, а ученые мужи не практиковали педерастию. Мужеложество — вот истинный корень философии, разве не так? Не хочу показаться грубым, но уж это одно свидетельствует о том, что из женщины никогда не получиться великого философа…

— Ну… разве что она предпочтет анальные сношения вагинальным, — парирую. — Любопытные модели, — перевожу стрелки.

— Да… хотя, надо сказать, здесь я слегка впал в эстетство. Все эти стрижки, кольца, татуировки уводят от сути предмета моих изысканий. Естественность нельзя подменить никаким украшательством. Простите, что интересуюсь, но… это вопрос художника, не мужчины, прошу правильно понять… Вы что предпочитаете делать с волосами в интимных местах?

— Брить.

— А вы, Таня?

Таня краснеет:

— Оставляю все как есть.

— Ti je palaГo. А у меня вообще там почти ничего нет. CoCo san prel. И еще Reizun pai, — гордо заявляет Полина.

— Вот видите, — удовлетворенно разводит руками мэтр. — Лишь одна из трех предпочитает естественность. И смею вас заверить, таких женщин остается все меньше и меньше. Молодежь вообще творит нечто невообразимое! Найти модель с естественными, так сказать, чертами — большая удача. Это как если бы во времена Рубенса среди женщин распространилась бы внезапная мода стричься налысо и украшать лица шрамами и татуировками! Искусство бы погибло… погибло…

От софитов жарко. Зонтики, обклеенные изнутри фольгой, концентрируют свет на диване и креслах, покрытых ослепительно белыми покрывалами.

— Как?

— Вот так… Немного

прогнитесь… Подождите… Вы не могли бы пальчиками… Да, да, слегка раздвиньте… Вполне достаточно…

Назовите разврат искусством, вытащите его из полутемных спален на свет, замените партнера фотокамерой, холстом, видеокамерой, всем тем, что разрушает интимность, стыд, смущение, и уверяю — даже самая девственная цыпочка раздвинет гладкие ножки. На что не пойдешь ради высокой цели.

Стою. Смотрю. Удивляюсь. Ему понадобилось каких-то полчаса, чтобы раскрутить Танечку на вагинальную съемку. Боже мой, а что скажет ее мама?

Зеленоватый глаз объектива вглядывается в отставленную попу, в бедра, в полоску темных волос. Щелчки. Дыхание.

— Прекрасно… прекрасно… Я слышал, вы — художник?

— Да… — Танечка разрумянилась. Снять верх она категорически отказалась, поэтому приходится придерживать блузку, дабы она не попала в кадр. — Пытаюсь кое-что рисовать…

— Замечательно… великолепно… — срабатывания затвора похожи на похотливые прищелкивания языком. — Теперь попробуем другой ракурс… На бок… ножку немного отставьте… вот так… Замечательно… замечательно… Викуля, приготовьтесь…

Раздеваюсь, развешивая вещички на вешалке. Потею. То ли от софитов, то ли от смущения… Ха. Полина сидит в кресле и хмуро молчит.

— Что делать?

— Сюда, пожалуйста, — твердая рука истинного художника творит очередной шедевр — «Опытность и невинность». «Опытность» — ваша покорная слуга, а за «невинность» — Лярва. Выбритая промежность символизирует вожделение, страсть, она нависает над девственной вагиной, что еще стыдливо прячется за эфемерной защитой курчавых волос, но уже готова отдаться откровению лесбийской любви. Так объяснил свою концепцию мэтр, что безмерно успокаивает, конечно.

Лежу на Таньке, неожиданно возбуждаюсь. Подчиняюсь командам — приподняться, опуститься, прижаться, плотнее, еще плотнее…

— Ты зачем блузку не сняла? — шепчу Лярве на ушко.

— Не возбуждайся, — шипит Танька. Глаза зажмурены.

— Ты разве не чувствуешь, как соприкасаются наши…?

— Это — искусство, — цедит Лярва. — Не обольщайся.

— После такого искусства нормальные гетеросексуалки становятся лесбиянками.

— И не надейся.

— Это ты себе говоришь?

— Замолчи…

— Представляешь, как было бы здорово, если бы и наши груди сейчас терлись друг об друга?

— Девочки, девочки, работаем, работаем!

Перемещаемся. Теперь «опытность» и «невинность» на одном уровне, то бишь располагаемся на боку, раздвигая пальчиками друг дружку.

— После такого ты просто обязана жениться, — сообщаю Таньке. — Или выйдти замуж.

— Ты куда лезешь? — возмущается шепотом подружка.

— А ты вся промокла… Извращенка…

— Это я вспотела, — оправдывается. — А извращенка — ты!