Девочка на шаре

Шумяцкая Ольга

Эйсбар присмотрелся к карточке, приклеенной к двери монтажной. Да. «Фантом с киноаппаратом. Режиссер Л. Оффеншталь». Он толкнул дверь. Крошка спала. Он положил руку на рыжие кудри и одним движением обнял ее голову.

Ленни почувствовала прикосновение и подумала, что это сон, уже однажды снившийся ей. Она вздрогнула, задела рычажок перемотки пленки, и та, резко набрав скорость, с грохотом помчалась с одной бобины на другую. Ленни окончательно проснулась. Кто-то обнимал ее.

— Что… что вы тут делаете? — воскликнула она, увидев Эйсбара и отшатываясь от него.

— Ну-ка, покажите, что вы тут клеите, милая Ленни. — Он развернул крутящийся стул, на котором она сидела, и взъерошил ее кудри. Она высвободилась, встала и отошла за монтажный стол.

— Вы хотите посмотреть? Ну так скоро увидите в зале на большом экране. Я уже заканчиваю, — ответила она насупленно. Он должен уйти! Немедленно уйти! Однако устраивать сцену ей не хотелось.

— Я так соскучился… так соскучился… Индия вышла боком — ты не представляешь, сколько бреда я с собой привез, сколько бреда! Фильм получится, нет сомнений, но… Но все-таки мне нужна твоя помощь, — по инерции говорил Эйсбар.

Он понял уже, что прыткое тельце Ленни выскользнуло из его рук. Что ж, в конечном счете это закономерно. — Я посмотрел две фильмы Кторова. Он гений, такого нежничания с механизмами я не мог себе представить. Все шурупы теряют сознание от одного его взгляда. Но неужели он умеет быть нежным с живыми людьми? Не поверю. Ленни-Ленни-умножай сомненья…

— При чем тут Кторов?

— Слухи. Шуршат языками на студии.

Ленни рассмеялась и сразу почувствовала облегчение.

— Идите, Эйсбар. У вас полно работы, и у меня тоже.

Вошла Лилия и испуганно шарахнулась, увидев в комнате самого «великого» Эйсбара. Вопросительно посмотрела на Ленни. Та пожала плечами.

— Храбренькая Ленни, — пробормотал Эйсбар, поклонился Лилии и вышел.

Он шел по коридорам, прислушивался к голосам, которые доносились из разных комнат. Обычно он едва откликался на приветствия, слыл среди фильмовых людей бирюком и снобом, но сейчас вдруг ему захотелось зайти в чью-нибудь конторскую комнату, усесться на диван со стаканом чая и обсуждать немыслимые проекты — «пускать мыльные пузыри», как сам он с приятелями называл это десять лет назад. Он даже приостановился около небольшой группки людей, скучившихся в коридоре около пепельницы, и прослушал окончание сюжета, видимо, комического фильма, где главными действующими лицами были кролики, которых научили доставать из цилиндров фокусников, и вот теперь они путешествуют по дорогам с этим номером и нехитрым скарбом.

Эйсбар не без удивления разглядывал человека в кругленьких очках, который серьезно и в деталях излагал свой замысел. Стоявшие вокруг цокали языками. Из разговора Эйсбар понял, что рассказчик — знаменитый мультипликатор, работающий в Крыму, на студии Александра Ожогина. Поскольку ему самому сказать про кроликов и клоунов было нечего, он побрел дальше. То, что Ленни ему отказала, слегка разозлило его, и, проходя через съемочный павильон, он остановился посмотреть на стайку искрящихся в свете юпитеров блондинок. «Вон та, шмыгающая носом, наверное, покладистая», — лениво подумал он, постоял-постоял и решил обойтись вечером своими карандашными зарисовками любовников, окаменевших в неге на стене индийского храма.

Недели через две Эйсбар увидел в фойе студии пришпиленную к стене афишку: «В понедельник, 9 июня, в просмотровом зале состоится показ фильма г-жи Оффеншталь „Фантом с киноаппаратом“. Желающих просят занимать места заранее». «Вот так Ленни! — усмехнулся Эйсбар. — Значит, действительно сложила свой фильм. Надо бы взглянуть». Однако в понедельник Ленни была благополучно забыта: Викентий привел к Эйсбару молодого композитора, полного юношу с одутловатым лицом и плачущими глазами. Юноша два дня тихо сидел в углу монтажной, завороженно глядя на экран, на третий день они с Викентием приволокли в комнату старенькое пианино, и юноша стал наигрывать странные мелодии — будто музыкальный ряд шел из конца в начало и в нем непредсказуемо соединялись разные стили. «Что мне нравится в его музыке, — жужжал Викентий, — так это то, как если бы в куске торта вдруг обнаруживаешь баранку или подсохший бутерброд. Непредсказуемость. Понимаете, Сергей Борисович?» Эйсбар кивал — да, с композитором им повезло.

Они уже сложили больше половины фильма, и Эйсбар чувствовал, что увязает в нем, что фильм затягивает его, словно черная воронка, душит, что ему нужен воздух — гул чужой болтовни, скандалов, планов. «Надо сделать перерыв, — думал он как-то по дороге на студию. — Отпущу Викентия дня на два». Но Викентия на месте не оказалось. Эйсбар мельком удивился — обычно Викентий приходил раньше него. На столе перед монтажным ножом он увидел телеграмму: «Неотложные проблемы с мамашей. До завтра не решить. Буду утром в десять», — и, вздохнув с облегчением, отправился в буфет. С чашкой чая он подошел к столику, за которым в числе других сидел знакомый оператор Боря Виндорецкий. В старые годы они не раз вместе ездили на аэродромные съемки. Компания хохотала, выстраивая на блюде, стоявшем в центре стола, мизансцену из недоеденных картофелин, макаронин и корок хлеба. Эйсбар подсел, и странное молчание вдруг повисло над столом. Все замолчали, засобирались, пряча глаза, кто-то закурил, кто-то достал блокнот и стал что-то чиркать. Виндорецкий посмотрел на Эйсбара то ли с сомнением, то ли с удивлением, хотел что-то сказать и уже развел было руками — дескать, как же так, — но тут его позвали, и он ушел вслед за остальными. В дверях еще раз оглянулся на Эйсбара — все с тем же выражением удивления на лице. Больше знакомых в буфетной не было. Эйсбар остался за покинутым столиком, махнул рукой официанту: «Пива!» — и развернул оставленную на столе газету. Бах!.. В голове у Эйсбара разбился вдребезги аккорд музыкального гения.

Половину второй полосы «Московского муравейника» занимала статья, старательно украшенная чеканными буквами: «Неслыханно!» Заголовок — «Собрание экстремистов». И две темные фотографии. Одна, горизонтальная, плохо пропечатанная, изображала сборище людей. На другой — о, только не это! — красовался император безумия Жоренька Александриди. Он стоял в кинозале с пистолетом в руке. Тень, которую отбрасывала его фигура на экран, смотрелась помпезным, однако довольно выразительным, если не зловещим, монументом: правая рука с пистолетом выброшена вперед, вихры откинуты со лба, левая рука отталкивается от воздуха, как от невидимой пружины. «Профессиональная съемка — качественная постановка мизансцены…» — отметил Эйсбар и углубился в текст статьи. «…Партия экстремистов, в течение нескольких месяцев проводившая тайные собрания в разных точках Москвы и Санкт-Петербурга, провела свою открытую

сессию… Дерзость группировки не знает границ… Вероятно, имеется поддержка в высоких кругах, иначе чем объяснить решимость г-на Георгадзе открыто заявить о позиции партии… Сеть ее, как становится очевидным, достаточно широка… Видный автор русского синематографа был привлечен партией для съемок устрашающего киноролика, в котором в образной манере, почерпнутой из Дантова „Ада“, представлено не что иное, как возможное покушение на жизнь членов царствующей фамилии. Кадры г-на Эйсбара леденят душу: мы видим, как в бездонную темную шахту сбрасывают тела убитых, пальцы хватаются за мокрый камень и в отблеске воды сияет перстень с символикой императорского двора, в пропасть небытия медленно летят атрибуты власти императора Всея Руси. Даже буквы с трудом выдерживают попытку описать безжалостный киносеанс — что уж говорить об экране и зрителях… Предположительно показ пленки мог пройти и в других городах России… Принимаются меры… Талант г-на Эйсбара несомненен, и он был по достоинству оценен обществом в момент премьеры „Защиты Зимнего“, но кто мог предположить, что данный Богом дар режиссер позволит использовать тем, кто призывает к кровопролитию и раздору… Центральной фигурой пропагандистской компании партии экстремистов является г-н Жорж Александриди, сыгравший предводителя бунта в картине г-на Эйсбара. То, что было предъявлено на экране как страстный политический памфлет, как фантазия, потрясшая и одновременно сплотившая умы нашего общества, вдруг обрело в реальности зловещие формы. Г-н Александриди считает себя чуть ли не мессией нового порядка и в силу своей известности прельщает многие молодые умы… Возникает ощущение, что мы находимся в романе писателя Эдгара По, где оживают ночные кошмары… Г-на Александриди можно отнести к бывшим звездам отечественного синематографа, и тем, что он охотно раздает интервью и выступает с трибуны, он, видимо, хочет привлечь к себе былое внимание. На сборище экстремистской партии он сделал несколько громких заявлений, в том числе поддерживал свои антимонархические речи крайнего толка выстрелами в воздух…»

Эйсбар сложил газету, отхлебнул пива и с интересом посмотрел вокруг: так и есть, обитатели буфетной следили за тем, как он читал статью. Ошибки быть не может — он читал в абсолютной тишине. А как только он поднял глаза от газетного листка, кто-то невидимый дал массовке знак: стаканы стали позвякивать о блюдца, один посетитель закашлял, другой рассмеялся, третий начал преувеличенно громко ругать бифштекс, повар прикрикнул на полового — будто начали остановленную съемку или заново запустили пленку, запутавшуюся в штырьках проекционного аппарата. Допивая пиво, Эйсбар бросил взгляд на последнюю страницу «Муравейника». Среди рекламы шуб, гантелей и «удивительных масок для лица на молочных сливках» обнаружилась приписка к статье об экстремистах, в которой значилось: «…По словам г-на Александриди, пистолет был пробретен им в антикварной лавке Прокофьева на Большой Никитской. Как удалось узнать нашему корреспонденту, именно этот пистолет фирмы „Гензель“, украшенный изумрудом, фигурировал в деле о самоубийстве фильмовой дивы Лары Рай, в последней драме которой дебютировал в свое время г-н Александриди. Антиквар сообщил корреспонденту, что несколько лет назад купил пистолет у мальчишки-водолаза, нашедшего его на дне реки Москвы в районе Пречистенской набережной».

— Еще и пистолет Лары Рай! Это уже настоящая фильма, что-то вроде «Невидимый убийца — Человек-заплата»! — буркнул себе под нос Эйсбар. Он встал из-за стола, и в буфетной снова на мгновение наступила тишина. Десятка три глаз проводило его уход.

По дороге в монтажную Эйсбар зашел в контору секретаря и набрал телефонный номер графа Долгорукого. «Ждем завтра во второй половине дня», — пропел мелодичный женский голос. В коридорах от Эйсбара шарахались. Впрочем, на третьем этаже в лифт вошел кто-то из литераторов — персона, чем-то Эйсбару неприятная, но чем, он не мог вспомнить. Литератор ехал два этажа молча, а потом вдруг подмигнул и, застряв животом в дверях, стал зазывать Эйсбара к каким-то неизвестным «нашим».

Монтажная была пуста. Викентий вернется только завтра. Исчез куда-то и композитор, оставив на монтажном столе несколько листков с нотными записями. Эйсбар машинально взглянул на них и внутренним слухом услышал пассажи, искусно создающие в голове ощущение лабиринта. Можно было бы монтировать под музыку, глядя на партитуру. Нотные значки прыгали у Эйсбара перед глазами, выстраиваясь в армейскую шеренгу, сбиваясь в цепочки. Эйсбар смотрел на передвижение обезумевших нот, пытаясь разглядеть в их суете какое-то решение. Намек. Первый шаг. На словесном уровне он даже реагировать не мог на прочитанный бред. Ну, то, что Жоренька решил сложить голову на плахе политического маскарада, это его дело. Но как, каким образом всплыла пленка с отрывком из «Защиты Зимнего»?! Та самая таинственная расправа с царствующей семьей, снятая кромешной ночью на натуре, в лесу с помощью подсветки двумя юпитерами: убийцы появлялись в кадре, осиянные резким светом, который бил им под ноги, превращая в истинно дьявольские порождения. Это была игра. Маскарад. Эффект. Тогда, два года назад, он вставил этот устрашающий эпизод в фильм перед самой премьерой, но тот был вырезан по указанию Долгорукого. Изъят и позитив, и негатив. Премьера в Мариинском театре… рукоплескания… поход в ложу к императорской чете… почти прозрачная, точно из папиросной бумаги, кожа Александры Федоровны… Да, Долгорукий знал, чем его отвлечь от вопроса, куда же делся вырезанный из фильма фрагмент. Ох, надо было добиться, чтобы его вернули! Надо было шантажировать тем, что будет говорить об этом на премьерных встречах, как-нибудь обернуть дело в свою пользу, в конце концов, обратиться к тем же борзописцам — пусть бы иронизировали по поводу свободы художественного высказывания в великой России! Но что задним числом разрабатывать проект защиты? Абсурд! И где теперь искать в холодном темном городе безумца Александриди? Он может знать, откуда взялась злосчастная пленка. Но где он теперь обитает? Одному дьяволу известно. И еще этот Викентий со своей чертовой мамашей! Если бы он мог сейчас продолжить монтаж, то разрядил бы свою злость!