Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
Она вернулась в покои. Да, Сулейма уже была здесь и теперь сидела и спокойно расчесывала гребнем свои роскошные волосы. Почему-то эта мирная картина потрясла Шакиру. «Как просто! Сходила и вернулась – и ни следа чувства на лице!» И тут Шакира поняла, что до этого момента, пока не увидела Сулейму, она не чувствовала настоящей ревности. Никакой ревности – только шок, потрясение: неужели она уже не любима?! Но теперь ревность как яд разлилась в душе, отравляя и мысли и чувства. Шакира прислушивалась к своей ревности, как прислушиваются к поступи вора,
Аиша поддерживала и утешала ее, но она же и упрекала:
– Тебе, подружка, не угодишь! Почти всё время у господина ты. Ты! Неужели ты этого не замечаешь? Остальных он зовет теперь совсем редко! Просто время от времени дарит нам свое расположение. Наверное, только для того, чтобы мы не смели забывать его, не скучали и не предавались лишним мыслям!
Тут же объявлялась Гюльнара, любительница подслушивать:
– Ну же, сестренка, не будь жадиной! Поделись с нами вниманием и лаской господина!
Можно ли было оставаться невозмутимой, когда все начинали весело смеяться? А может, они просто притворяются, что им смешно? Да не все ли равно?! Шакира вылетала за дверь, чтобы не вцепиться в горло Гюльнаре, как некогда сделала та, в припадке безумной ревности!
«Как же прав Хафиз: мы все одинаковые!» И Шакира стала прилежной «ученицей» Аиши, чтобы как можно быстрее выучиться сдержанности. Опять Сулейма? Что ж – изобразить на губах мягкую улыбку, чуть склонить голову, сдержать дыхание и – можно выскользнуть в сад! И только там, в глубине сада, на уже ставшей для нее привычной скамейке, скрытой пышной зеленью винограда, можно поплакать. Немного! Чтобы не покраснели глаза.
Аиша была права, это было нечасто, но когда Хафиз не ее приглашал в покои господина, Шакира всегда удалялась в сад и оставалась там до тех пор, пока избранница хозяина не возвращалась. Теперь Шакира знала даже то, через какое время кто из них обычно приходит обратно. Ошибалась редко. Часто, невнятной тенью по другую сторону решетки, появлялся Саид, и она не гнала его. Шакира знала, что сотник сильно рисковал, но не жалела его – пусть себе болтает. Это даже развлекало ее. Правда, она почти не слушала его пламенных речей, думая о своем и кивая невпопад. Поэтому однажды она упустила тот момент, когда Саид отчего-то решил, что может стать смелее: он протянул руку сквозь решетку, сжал ее локоть и потянул к себе. Она страшно разозлилась, вырвала у него руку и бросила ему в лицо, будто мстя за что-то:
– Уходи! Ты же видишь, я не люблю тебя! И не хочу твоей любви! Не приходи больше!
Саид не сказал в ответ ни слова и тут же бесшумно исчез в темноте сада.
И вот она опять грустит на своей скамейке. Сегодня господин не позвал никого, но разве ее это может порадовать? Саид с тех самых пор, как она прогнала его, больше не появлялся ни разу. Она, разумеется, и не думала об этом жалеть, но все же несчастный сотник иногда развлекал ее…
«Поздно
И только вошла в дверь, к ней кинулась Аиша:
– Тебя искали!
А Гюльнара выскочила за дверь:
– Хафиз, она здесь! Она пришла!
Показалось или действительно, пока ее не было, что-то произошло?
– Аиша, зачем меня ищут?
– Не знаю, но… Чувствую, что в доме что-то не так! Все чувствуют. Нам задавали странные вопросы о Тине и…
– Замолчите! – прикрикнула Сулейма. – Не распускайте языки!
У Шакиры заколотилось сердце, когда вошел главный евнух.
– Пойдем, Шакира. Господин ждет тебя.
В галерее, ведущей на мужскую половину, не было никого, даже обычной стражи.
– Хафиз, что-то случилось?
– Лишний вопрос. Разве что-то должно случиться, чтобы ты отправилась к господину? Достаточно того, что он ждет тебя!
Он все же был чем-то сильно озабочен, и это было так непривычно, что Шакира прикусила язык и больше не спрашивала его ни о чем.
В покоях хозяина ярко горел свет, дверь была распахнута, и время от времени кто-то торопливо пробегал по коридору. Воздух был напитан тревогой. И еще – где-то в глубине помещений страшно (так, что кровь стыла в жилах!) кричала какая-то женщина. Будто ее пытали.
Господин Фархад стоял, отвернувшись к окну. Когда они вошли, он сделал знак главному евнуху удалиться и закрыть дверь. Стало тихо. Он прошел к дивану и устало присел на край.
– Сядь рядом, Шакира.
«Он не сказал – детка, не сказал – птичка!» – тревожно отметила она. Ждала, что будет дальше, и сердце каждым своим ударом причиняло ей боль.
Господин молчал, глубоко задумавшись, сжимая в кулаке свою плеть так, что побелели пальцы. Его отчужденное молчание усугубляло ее тревогу. Она ждала его объяснений, но все-таки вздрогнула, когда он произнес:
– Эта тварь убила моего ребенка.
«Ребенка? Его ребенка? Кто?!» – она зажала рот ладонью, чтобы не закричать, потому что уже поняла: он говорил о Тине.
– Когда он родился? – не своим голосом спросила Шакира. Спросила лишь потому, что хоть что-нибудь надо было сказать, чтобы он опять не погрузился в свое ужасающее мрачное молчание.
– Он не родился, – ответил он. – Она убила его в своей утробе.
– Почему?! – с мукой выдохнула Шакира.
– Тина – иудейка. Для нее ребенок от иноверца – позор и преступление, – объяснил он, скрипнув зубами. – Так она сказала!
Постучав, вошел Хафиз, приблизился к хозяину и что-то сказал ему на ухо. Но тот резко ответил:
– Нет!
Хафиз пытался настаивать, вполголоса, тихо. Шакира расслышала:
– Не справится… уже больше суток…
Господин Фархад опустил голову, но в ответ опять прозвучало жестко:
– Нет! Я так сказал!
Главный евнух прижал руку к груди:
– Повинуюсь.
Когда дверь за ним закрылась, господин закрыл лицо руками. Потом неожиданно склонился и положил голову на колени Шакире: