Девочка в саду и другие рассказы
Шрифт:
Вернулся Мишка в город, взял супругу, Леньку и снова в деревню. Но ничего и с родственниками не получилось. Карат, завидев всю семью, подбежал, три раза тявкнул, повилял хвостом и отправился на свою новую работу – сторожить овец. И через месяц Мишка за псом ездил, и через год – все без толку. Карат его узнавал, подбежит, тявкнет три раза и к овцам своим. Вот так: лайка либо охотник, либо сторож.
Леночка
Был теплый майский вечер. Я возвращался с вальдшнепиной тяги к себе домой, в свой охотничий домик, как я его сам называл. Пятнадцать выстрелов и четыре длинноносых трофея – неплохой результат за сорок
Я приобрел этот дом несколько лет назад совершенно случайно – планов покупать дом в деревне не было. Однажды с двумя товарищами возвращались из дальней поездки домой. Неожиданно один из моих спутников, профессор Николай, заметил, что мы проезжаем мимо деревни Асташиха, где живет старик-мастер, работающий лодки-великовражки.
Меня это очень удивило и порадовало: за сотни километров от Великого Врага, красивейшего села, знаменитого на всю Среднюю Волгу своими лодками, здесь, на Ветлуге, сохранился уникальный и почти забытый народный промысел. Конструкция корпуса этого судна совершенно замечательна: лодка практически непереворачиваема, хорошо ведет себя при средней волне и легка на веслах. Я это знал от своего близкого родственника, кораблестроителя, специалиста по судовым движителям. Она хорошо шла и под трех-, и под пятисильными подвесными моторами. Но когда наступила эпоха двадцати- и тридцатисильных «Вихрей» и «Нептунов», спрос на уникальную русскую лодку стал катастрофически падать, пока не пришел к нулевому финалу.
Мы проехали вдоль всего села и почти у самого берега реки, около заброшенной лесопилки, остановились. Рядом с палисадником, окружавшим небольшую избу, на бревнах, свежепросмоленая и покрашенная, стояла готовая к спуску небольшая носастая великовражка. Во дворе ребрами шпангоутов белела еще одна будущая посудина. Хозяина дома не было – пообщаться не удалось.
Мы пешочком спустились к реке и закурили, глядя на осеннюю холодную воду, струящуюся вдоль песчаных кос и нависших вековых сосен. Какой-то международной экологической организацией при ЮНЕСКО Ветлу га недавно была признана самой чистой рекой Европы – был повод полюбоваться.
Внезапно пониже нас, метрах в десяти, сквозь прогал в кустах тальника на берег вышел мужчина, одетый в старый длинный брезентовый плащ, из-под которого виднелись резиновые сапоги, на голове – кепка. Неодобрительно посмотрев в нашу сторону, он стал не торопясь и обстоятельно налаживать свою снасть: удочку, какими, по моему разумению, пользовались деревенские ребятишки лет пятьдесят назад, – удилище из длинного прута ивы и поплавок из пенопласта, проткнутого спичкой.
Мужчина что-то насадил на крючок и закинул его в воду, через мгновение поплавок качнулся и утонул. Рыбак подсек, но неудачно. Он снова старательно поколдовал с крючком и во второй раз закинул его в воду, течение здесь было изрядным. И снова, через пару секунд, поплавок утонул. На этот раз попытка была удачной – рыбак снял с крючка приличных размеров красивую рыбину. Это был язь на полкило как минимум.
Мы очумело смотрели на этот цирк и не могли поверить своим глазам. Тем временем рыбак засунул рыбину в карман брезентового мешковатого плаща, аккуратно свернул свою снасть и направился по тропинке в сторону деревни.
– Мужики, что это было? – обратился я к спутникам.
– Не знаю, – откликнулся мой хороший товарищ Михаил, который и за грибами-то ездил в костюме и галстуке, – по мне, так это было больше похоже на постановочное кино, да и то с несколькими дублями.
– Мужики, я хочу здесь жить.
– Мы этот вопрос
Так я стал владельцем крепкой деревенской избы с большой русской печкой, куда приезжал с десяток раз в году с семьей или друзьями, чтобы попользоваться охотничьими или рыбными угодьями. Ну и, конечно, лесом.
Почти одновременно со мной хозяином соседнего участка с полуразвалившимся от старости пятистенком стал новый русский Володя. Ему было лет тридцать пять. Он сразу снес избу, сделал бульдозером планировку всего участка, оставив с десяток старых яблонь, и огородился глухим профильным, но невысоким забором. Ровно через год на участке уже стоял красивый огромный двухэтажный бревенчатый особняк с верандой, выходящей в сад. В саду были разбиты цветники и проложены бетонные дорожки. Хозяйкой всего этого дворца стала Леночка, теща нового русского, миловидная крупная женщина лет шестидесяти.
Она была очень общительна, дружелюбна и благожелательна ко всем, и звали ее все в деревне просто – Леночка: десятилетние ребятишки – с ехидцей, тридцатилетние бабы – уважительно, а старухи – панибратски. Она жила в деревне с первого мая по «ноябрьские», и в течение всего сезона у нее были гости: друзья, подруги с детьми, внуками, да и своих детей и внуков у нее было предостаточно. Но сезон начинала она всегда одна.
Возвращаюсь к началу моего рассказа. Поднявшись на крылечко своего домика с ружьем за плечом и с полиэтиленовым пакетом, в котором лежали мои трофеи, я увидел, что Леночка сидит в кресле-качалке на своей веранде, освещенной разноцветными китайскими фонариками, и плачет. Майский вечер был удивительно тихим и теплым, располагал к лирическому настроению, она сидела, укутанная пледом, с книжкой в руках и при этом тихонько выла.
– Леночка, что с вами? – спросил я у нее. – У вас всё в порядке? Почему вы плачете? Может, я могу чем-то вам помочь?
– Нет-нет! Спасибо. Все хорошо. Я плачу, потому что у меня есть своя деревня.
– В смысле?
– А вот вы зайдете ко мне сегодня на вечерний чай, как иногда заходите, и я вам расскажу.
Леночка родилась и прожила все свое раннее детство в большом «профессорском» доме на главной, как она считала, улице города – на Набережной. Из окон его были видны заволжские просторы и тайга, которая тянулась до самого Полярного круга. Она была маленькой и худенькой девочкой: ручки и ножки, как спичечки, косички – как мышиные хвостики, а глаза огромные и напуганные. Все говорили, что Леночка будет балериной, а маме этого не хотелось, и она кормила дочку с ложки, даже когда та уже училась в школе.
Папа Леночкин был преподавателем в институте, он перебрался в этот город из блокадного Ленинграда, где после войны у него не осталось никого и ничего; мама тоже была коренной горожанкой и с презрением относилась ко всему деревенскому. Жили они в квартире с подселением, с вдовой профессора Картова. Почти все остальные квартиры дома были отдельными, жили в них настоящие профессора, и Леночкиными друзьями были их дети, к которым она ходила в гости поиграть и посмотреть диафильмы.
У профессора Линкера был сын Олег. У Олега была американская детская железная дорога, которая в рабочем виде занимала всю огромную детскую. А про самого профессора Линкера было написано не только в Большой Советской Энциклопедии, но и в Британской.