Девочка в саду и другие рассказы
Шрифт:
Меня он звал всегда «малец». Я часто помогал Васе Татарину, когда он возился с автомобилями: подавал ключи, бегал за сигаретами или за спичками или просто смотрел за его работой. До сих пор не представляю – знал ли он мое имя. Хотя должен был: мой старший брат был одних лет с ним, и они иногда о чем-то разговаривали. Что такое старший брат, может себе представлять только тот, у кого он есть, а еще лучше – у кого он был. Это такой тыл, это такая стена, о которой можно только мечтать в десять или четырнадцать лет.
Как раз в этом возрасте мой брат окончил институт
И вот, умер почему-то его отец, милиционер, и превратился Левка прямо на глазах в говенного пацана, грозу нашей улицы и всех соседних кварталов. Сколотил он кодлу из семи-восьми человек, таких же, как и он, дрянных ребят, и били они без разбора и без причины всех кого ни попадя: и ровесников, и взрослых мужиков. Звали его теперь все не иначе как Лева Мыш. Под их горячую руку попал я как клиент номер один. Они теперь меня просто поджидали после школы, когда я перелезу через забор в их двор, чтобы пройти домой. Били они меня весело, молча и недолго, и раз в неделю, а то и два раза я возвращался то с разбитой губой, то с синяком под глазом.
Как-то раз, поздней осенью, они меня проворонили и догнали уже у самого моего дома.
– Стой, говнюк, – крикнул фальцетом догнавший меня и запыхавшийся Лева Мыш.
Я встал как вкопанный, как затравленный кролик, выронив свою школьную сумку, офицерскую полевую сумку, привезенную папой с войны. Я смотрел на его улыбающуюся рожу, в его злые глупые глаза и ждал – я никогда не убегал. Он шел на меня, широко расставив руки с натянутыми на сжатые кулаки длинными рукавами его похожей на бабью кофты с расстегнутой молнией на груди, и я видел его грязный живот меж задравшейся кофтой и свалившимися чуть не до паха штанами, я видел его грязное, покрытое прыщами лицо с открытым ртом, там не хватало переднего зуба, его выбил я шайбой. Я видел этот кошмар уже не в первый раз и знал, что вся кодла уже взяла меня в круг и только ждут.
Спасителем для меня оказался в тот раз выплывший из наших ворот полупьяненький Вася Татарин.
– Левка, что же вы, мерзавцы, делаете – вшестером на одного!
Вася Татарин отстранил меня плечом и встал напротив Левки, глядя ему в глаза. Левку это ничуть не смутило, и он с силой свел свои раздвинутые руки, ударив Васю Татарина кулаками по обоим ушам. Я услышал, как зазвенело, я увидел, как налился металлом Вася Татарин, и струйка крови побежала у него из уха. И тогда схватил Вася Татарин своими железными руками Левку и ближайшего стоящего к нему пацана, и стало видно, как им больно. Лева Мыш вытащил свободной рукой из кармана нож с выкидным лезвием и прошипел:
– Отпусти, а то пырну!
– Ты меня никогда не пырнешь, – ответил
Уже через мгновение никого не было на пыльной, замерзшей ноябрьской улице, застывшей в ожидании первого снега, кроме Васи Татарина, вытиравшего ладонью кровь, сочившуюся из уха. Я смотрел на него, бредущего в свой двор, а он на меня даже не обернулся.
Вася Татарин пришел поздно вечером. Папа с мамой смотрели телевизор, и на раздавшийся звонок дверь пошел открывать я. На крыльце стоял Вася Татарин. Было темно, холодно, моросил мелкий дождь.
– Ну что, малец, выручи меня. – Даже в тот день он не назвал меня по имени.
– А чего надо-то? – спросил я.
– Дай мне длинный острый ножик, надо мне. Я тебе верну.
Я принес Васе Татарину из кухни длинный острый тонкий нож с пластмассовой ручкой, которым бабушка разделывала принесенное с базара мясо. Вася Татарин взял, попробовал лезвие пальцем и, кивнув мне, скрылся в темноте. Леву Мыша нашли через два дня в заброшенном сарае с перерезанным горлом. Никто его не пожалел, наоборот, все рассуждения сводились к тому, что «собаке – собачья смерть», «за что боролся – на то и напоролся» или «не больно жалко».
Никто в эти дни не заметил, что пропал и Вася Татарин. Одного меня это беспокоило. Я даже заболел. Врачи сказали, что крапивница, говорили, что я не то что-то съел. А я, весь покрытый красными, жгучими, шелудящимися пятнами и с температурой, лежал в постели, мучительно прокручивая в голове нашу последнюю встречу с Левой Мытном.
Бабушкин нож я нашел в саду, когда уже стаял снег, и я окапывал малину. Пластмассовая ручка у ножа раскололась, и весь он был ржавый. Я забросил его подальше, чтобы не вспоминать об осеннем происшествии.
Прошло лет двадцать, а может, и больше. Я переехал в другой район города и жил в маленькой комнатке в коммунальной квартире на первом этаже. Я занимался неинтересной работой и мечтал ее бросить. А поэтому каждый вечер с кем-нибудь из приятелей мы искали способ выпить или даже напиться. Выпивка в те года превратилась в какой-то вид спорта: водка была по талонам, ночью можно было ее купить только у таксистов по десять рублей, и каждый день мы узнавали новости, что кого-нибудь раздавили в очереди за вином или кто-то отравился каким-нибудь суррогатом.
В тот вечер, о котором я хочу рассказать, началось у нас с Колей Синим все очень удачно: мы купили на перехвате около букинистического магазина у каких-то малолеток за три рубля три книжки: двухтомник «Графа Монте-Кристо» и «Трех мушкетеров». После чего очень удачно продали их Володе, официанту из ресторана «Москва». Он нам выдал двадцать рублей и выставил бутылку водки с салатиками. Потом мы попали с бутылкой водки в какое-то общежитие. Там что-то отмечали, и на столе постоянно появлялись новые бутылки самогонки. Вечер мы с Колей Синим заканчивали в каком-то подъезде, где нашего нового знакомого, известного журналиста, жена не пустила домой. Я оттуда отправился домой, а мои друзья еще решили попытать счастья в аптеке: они рассчитывали на меновазин или муравьиный спирт.