Девочка в саду и другие рассказы

Рябов Олег Алексеевич

Имела эта девочка Вера в доме Кондратьевых все, получила прекрасное домашнее образование и вышла замуж за крупного инженера, сына тоже какого-то богатого купца из Воротынца. Свадьбу Кондратьев устроил им пышную, обставил молодым дом в Нижнем. Мебель заказал в Германии, ковры в Персии, столовое серебро и прочее. У меня в доме есть ковер, который Вера Николаевна еще маме подарила. Мама и у нее, на втором этаже, убиралась и помогала по хозяйству. Ездила молодая семья много по заграницам: Англия, Швейцария. Инженер настоящий был: мосты строил. А перед самой революцией послали его в Америку, закупать двигатели для пароходов. Вернулись они уже после революции, в восемнадцатом.

А в тридцать втором арестовали

по «делу промпартии» обоих инженеров: и мужа Софьи Александровны, и мужа Веры Николаевны, и сгинули они навсегда. Я думаю, что все это «дело промпартии» нужно было Сталину, чтобы специалисты-инженеры проектировали и строили ему Беломорканал. Ну да это не важно. А только ведь таскали тогда в ЧК на Воробьевку и жен инженеров для допросов. И вот кто на кого тогда доносы и поклепы писал, неизвестно, но перестали здороваться и общаться с тех пор эти две прекрасные женщины, которых я узнал уже в том виде, что называть их могу только старушками.

А дети что – дети полюбили друг друга, и переехал сын Веры Николаевны к своей теще Софье Александровне на первый этаж.

Красивые они были, эти русские женщины, даже в годах, когда я их уже застал. Мама брала меня с собой, когда ходила к ним что-то сделать по хозяйству. У Веры Николаевны на втором этаже в ее комнате стояли замечательные иконы в серебре, в бисере, с камнями. Как-то я выковырнул из оклада один камешек, так мама меня выпорола ремнем прямо там. Ходила на базар Вера Николаевна в черном строгом платье, в черной шляпке и с ридикюлем из крокодиловой кожи под мышкой. Там ей приставляли мальчика, а она набирала авоськи. Мальчик потом за гривенник тащил ей эти авоськи с продуктами до дому.

А Софья Александровна меня сама как-то выпорола. Я сидел на сундуке у них в коридоре, пока мама мыла полы. Вот я и сел на нее верхом, пока она с тряпкой наклонившись была. Так Софья Александровна, увидев это, схватила меня за ухо и, не отпуская, вытащила на улицу, выломала другой рукой из сирени прут и этой вицей высекла меня. Она переписывалась с Надеждой Крупской, была коммунисткой, председателем домкома, и именно к ней прибегали мальчишки со всего двора попить воды, смазать ссадину йодом и просто в поисках правды.

Вот такие, Миша, бабушки были у твоего водителя Володи. Но я вам еще расскажу про пироги с визигой. Знаете, что это такое?

Мы дружно покачали головами.

– Вот у тебя в холодильнике двухфунтовая банка с черной икрой стоит, – Игорь кивнул в сторону банкира Миши, – а визиги нет. Визига – это хрящ, спинная хорда у осетровых: белуги, севрюги, стерляди. Сейчас уху сварим, и я вам покажу визигу. Черной икры может быть в рыбине до десяти процентов, а визиги – один! Ее еще называли осетриной для бедных. Только все равно я этой визиги уже лет пятнадцать найти не могу – раньше ее на базарах продавали, а теперь нет. Последний раз я ел пироги с визигой у Екатерины Ивановны, мамы нашего поэта Юры Адрианова, мы с ней дружили. Пироги с визигой – это классическая русская еда, вроде соленых рыжиков. А делаются они так: берется эта самая визига, размачивается, мелко-мелко крошится, так же мелко крошатся вареные яйца, берется репчатый лук, вареный рис, из всего этого делается фарш. Этот фарш тонко-тонко раскладывается на раскатанный слой теста, сверху – кусочками без костей слой вареной щуки или судачка. Потом – снова слой фарша, закрываешь тестом, и пирог готов, ставь в печку или в духовку.

Получилось так, что надумала Софья Александровна умирать. Раздала все свое добро, все свои ценности раздарила и улеглась, чтобы умереть. Ничего у нее вроде не болело. Я уж не помню точно всех обстоятельств, только моя мама не отходила от нее, все спрашивала: что ей подать или приготовить. И вдруг Софья Александровна говорит маме: сходи к Вере Николаевне, попроси ее пирог

с визигой испечь. Пусть придет. Мама побежала наверх. А наутро Софья Александровна встала, постель убрала, умылась, оделась, скатерть свежую белую постелила на стол в гостиной, чашки старинного тончайшего фарфора с ложечками серебряными поставила, варенье вишневое в вазочке и уселась ждать.

Вера Николаевна пришла во второй половине дня с пирогом на противне, покрытым льняным полотенцем. Сели они чай пить и часа два пили и разговаривали всё. Мама-то моя так вежливо на кухню ушла и меня с собой утащила. Потом старушки перебрались к Софье Александровне в комнату. Уходила Вера Николаевна уже под вечер, наказав моей маме: «Ты, Настенька, потерпи. Побудь с ней. Я ее исповедовала и причастила». Софья Александровна отошла под утро. Вот такие бабки были у нашего водителя Володи.

– Так мы не поняли – а о чем они за чаем-то говорили?

– Не знаю – не по-нашему говорили, я хотел подслушать, да не понял ничего. Теперь-то я понимаю, что по-французски.

Вася Татарин

Это спустя много лет я узнал, что он совсем не Вася, а Ваха, и что он вовсе не татарин, а чеченец. Это теперь я знаю замечательную фразу генерала Ермолова о том, что чеченец, который не воюет, становится татарином. А в детстве у нас во дворе его все звали Вася Татарин.

Он был маленьким, сухим, жилистым и чернявым. Его уважали все: мужики за то, что он с закрытыми глазами мог разлить любую емкость на любое количество человек, а мы, мальчишки, – за другие два его бесспорных качества. Во-первых, он метал точно в цель с обоих рук и обязательно втыкал любой колюще-режущий предмет – финяк, ножницы, напильник или топор, а во-вторых, он был хорошим автомехаником и постоянно ремонтировал во дворе какую-нибудь убитую в хлам машину – то ЗИС-150, а то и газогенераторную ГАЗ-42, у которой сбоку висел какой-то непонятный баллон.

Пил он с мужиками на равных и даже больше, но никогда не пьянел. Просто лицо его становилось черным, а глаза красными. Да, и ладони рук с тыльной стороны с наколкой восходящего солнышка, под которым ясно читалось «ВАСЯ», у него чернели. Была у него наколка и на губе, он ею иногда хвастался и, отогнув нижнюю, давал читать. Там было выколото «раб Хрущёва». Когда эта наколка блекла до невидимости, Вася Татарин разводил руками и со словами «Пить больше нельзя!» уходил домой в соседний двор. А наши мужики валились: кто в полынь, кто под стол с рассыпанными доминошками, а кто засыпал на крыльце, не дотянув до места.

Был Вася Татарин мастером на все руки и очень услужливым. К нему обращались без зазрения совести все: навесить новую дверь, починить утюг, почистить дымоход у печки. Был он человеком открытым, благожелательным и безотказным, но никаких благодарностей, кроме выпивки, не признавал. Причем выпивкой всегда делился с мужиками, которые были во дворе, а потому и они его всегда приглашали разделить их радость.

Выпивали мужики всегда на ящиках за сараями, где мы, пацаны, мастерили себе поджиги и испытывали их, а также втихаря покуривали. Хотя играли они в домино под окнами дома, где стояли два дощатых столика со скамейками, изрезанными перочинными ножами. Я присутствовал, когда Вася Татарин произнес сакраментальную фразу, запомнившуюся мне навсегда. Они с мужиками вчетвером сидели за столиком с тремя бутылками «фруктовки», и Вася Татарин уже налил первую дозу в фарфоровую чайную чашку с отбитой ручкой. Он уже хотел распорядиться, кому первому пить, когда за соседний столик пришли два пенсионера-инженера с коробкой шахмат и стали расставлять фигуры. Рука Васи Татарина застыла в воздухе, и он несколько раз тяжело вздохнул, а потом произнес: «Пойдемте за сарай – я не могу освежаться в присутствии варваров».