Девочка в саду и другие рассказы
Шрифт:
Было не страшно. Но почему-то вспомнилась вся жизнь. Мне – двенадцать. А когда я был маленьким – лет семь, мы играли в партизан в кремле, и наш командир Сашка Гармошкин (самая «фашистская» фамилия для меня с тех пор) счел меня предателем и велел повесить. Меня привязали за ноги веревкой и повесили вниз головой с обломка кремлевской стены – невысоко, метра три. Вот тогда было страшно, потому что партизанский отряд ушел, но меня спасли местные мужики, они пришли с бутылочкой, чтобы посидеть в полыни и полюбоваться закатом. Они отвязали меня и серьезно сказали, что Гармошкина надо не повесить, а расстрелять.
Сейчас
Я вспоминал все это, пока сползал по льдине в холодную бездну черной весенней реки. Я видел, как папа медленно снимает сапоги и медленно забирается на мою льдину. Я видел его красивые жилистые ноги – сапоги он снял. На правой ноге у него был раздроблен большой палец – он его подставил под падающий немецкий трофейный трансформатор, на моих глазах. Тогда я был совсем маленький. Напряжение в сети было 127 вольт, а трансформатор давал 220, чтобы крутить моторчик, на котором папа точил кухонные ножи. Трансформатор стоял на окне, мама его случайно задела, и папа подставил ногу под этот тяжеленный железный блок, чтобы не сломался нужный прибор.
Я сполз уже к самой воде, когда папа добрался до меня и поднял мою ничего не чувствующую от холода руку на цепь лодки. Я судорожно и намертво ухватился. Потом мы выбрались на берег. И лодку вытащили. Папа велел мне снять сапоги и вылить воду. Сам он махнул рукой куда-то в сторону домика бакенщика и, буркнув: «Я пошел за мужиками», скрылся за сеточкой моросящего дождя. Он скрывался как-то постепенно – просто растворился. А я остался. Я все вглядывался-вглядывался, но ничего не видел: ни деревни, ни отца. Он растворился в дожде, а я сидел на льдине, и мне не было холодно…
– Ты чего, приехал тишком, не заглянул, сидишь тут три часа, да, наверное, и не собираешься в гости-то? А если бы я тебя в бинокль не разглядел?
Передо мной стоял Колька, внук того бакенщика Василича, к которому когда-то любил ездить папа. Он спустился вниз, с горы, на своем «Патриоте», замечательном вездеходе.
– Поедем в хату, самогонки выпьем! Ты весь промок – дождик же идет. Наверное, лет пять уже у нас не был, забыл?
– Да, пять. А молока нальешь?
– Да не жалко, чай.
Дебаркадер
Какой добрый человек, а точнее, какая сволочь позвонила жене – не понятно. Только Василий, вернувшись с работы домой, получил по полной программе: и потаскун, и грязная тварь, и неблагодарная скотина, и, главное, конечно, то, что грешников Господь покарает, и то, что вот будет он, Васька, помирать, и ни одна живая душа – ни она, ни дети к нему не подойдут и не проводят, и глаза не закроют. А умирать он будет от какой-то страшной болезни: то ли от сифилиса, то ли просто сгниет заживо. И хоть бы одно матерное слово, а то ведь все точно, аргументированно, да еще с фактами, комментариями, филологическими
Василий сидел, не раздевшись и не разувшись, и очумело слушал всю эту ахинею, наверное, целый час, пока ему не надоело. После чего рявкнул:
– Да пошла ты!
И жена пошла. Она не торопясь, обстоятельно подкрасилась у зеркала, взяла сумочку и, не хлопнув дверью, а заперев ее снаружи, ушла молча. Василий попил чаю с пряниками и уселся смотреть телевизор. И только часа через три до него стало доходить, что что-то тут не так. Супруге уже не двадцать лет, чтобы вот так убежать и сейчас на кухне у какой-нибудь подружайки сидеть – пить «Каберне», курить и лясы точить. В ее возрасте несолидно «на половичке у двери» или в креслице прикорнув. Значит, она подготовилась к этому уходу! А куда?
Ближе к ночи Василий решил, что пора волноваться. Но по телефону все подруги жены очень холодно говорили с ним, будто знали о каком-то его грехе, а за свою приятельницу совсем не волновались, ровно давно ждали от нее такого поступка. После третьего звонка Василий задумался: что же с ним случилось такого, о чем он сам не знает? Но вывод он сделал один: все это женская солидарность, и надо звонить мужикам! Но каким мужикам звонить? И тут он вспомнил про младшего своего брата Вовку. Общались они с братом редко, если не сказать, что почти не общались. Так уж сложилось или не сложилось.
У Вовки с детства были определенные способности, удивительные способности: он знал! Знал то, что знать нормальному человеку было просто невозможно. Знал, что, где и когда произойдет, безотносительно к тому, надо ли ему это знать! Бабушка и родители замечали эту Вовкину особенность, но значения ей никогда не придавали. Эти способности у Вовки утвердились лет в пять, после того, как он прилюдно удивил мировую знаменитость. Потом как-то все забылось. Но Василий помнил об этом всегда.
Он позвонил брату, которому и рассказал о неприятном инциденте, не в шутку его, Василия, а уже по-настоящему разволновавшем.
– Подожди минутку – я подумаю, – буркнул в трубку сонным голосом брат. А потом лениво и уверенно произнес: – Ложись спать. Я знаю! У нее все в порядке. Завтра она придет и все забудет.
Василий сразу как-то успокоился и лег спать.
Давным-давно, в раннем детстве Василий и Вовка с их бабушкой отдыхали в затоне Калинина, там родители снимали им на лето дачу. Затон Калинина – это и деревня с коровами, курами и утками, и одновременно завод с мастерскими, рабочими, электриками, мотористами, где ремонтируют пароходы зимой, а иногда и летом они ломаются. Тут тебе и вся дачная жизнь с грибами, ягодами, рыбалкой, купаньем, и сельсовет есть с красным флагом на крыше, и клуб с танцами и самодеятельностью, и столовая, и магазинчик-сельпо. А еще раз в неделю «плавучка» приходит – это такой магазин на воде, баржа-самоходка, где можно купить вино, водку, иголки, нитки, одеколон или сушеный фруктовый чай в брикетах и прочую чепуху. Есть в поселке и футбольное поле настоящее, с воротами, где иногда играют настоящие футболисты в футболках с номерами и бегает судья со свистком. В клубе раз в неделю кино показывают, иногда даже профессиональные артисты из города приезжают.