Девочка. Сборник рассказов
Шрифт:
«Ну чё, потерял парня?» – не разжимая губ, спросила старуха.
«Это почему ж потерял? – сказал он, падая сердцем и ощущая не то чтобы беспокойство, но страх. – У мамки с отцом остался Генка-то. На промхозовском покосе».
«Это кто же тебе сказал? – спросила старуха. – Сорока на хвосте принесла? Залил зенки-то, прорва, и потерял мальца!..»
«Иди ты!» – ругнулся Гаврила, но сердце зашлось болью, словно защемили его.
Старуха исчезла, но там, где стояла она только что, образовалась белая пустота. Так бывает, когда долго глядишь на живой
Вечером вовсе не было росы, не было её и за полночь, когда зарозовело небо в месте подъёма солнца. Где-то, где – и не определить, погромыхивало, и по небу метельно понесло ведьмины волосы.
Ещё до ранней, по нынешнему времени, зари Гаврила схватился с лёжки. Бесцельно поплутал покосами и вдруг, решившись, кинулся к шитику.
Мотор охотно затараторил с полуоборота, но впервые это не обрадовало, и впервые Гаврила пожалел, что нет у него новёхонького «Вихря» и дюралевой «казанки».
– Не скоро доплюхаешься на этом хреновом паре,– бессовестно ругал он так долго чтимую, надёжную и старую машину.
На промхозовском покосе Генки не оказалось.
– Ой! Ой! – вскрикнула невестка, схватившись за голову. – Ой! Ой, люди! Люди! Потерял! Потерял! Ой!
– Можа, в село утёк?.. – растерянно сказал Гаврила. – Он проворный… Рыбу-то цельную ночь ловил… Тут вот тропочкой и утёк?..
Слетали на «Вихрях» в село. Взбулгачили там всех, всё перевернули, всех пацанов выспросили – не было в селе Генки.
– Я, однако, к Запрягальщику заезжал. Баба ево, однако, посылку наказала передать, – сказал Гаврила и с сомнением покачал головой: – Вернулся, а он этак тихонечко под брезентухой спал, пяточки чернели…
– «Пяточки»! – вскинулась невестка. – Где ты его утопил, убивец проклятый?!
– Цыц! – заорал сын и не выдержал – залился, даже с носу потекло.
На покосах у Запрягальщика Генки не оказалось. Не видел его Запрягальщик и не слышал, чтоб кто-либо голос подавал. Тихо всё это время было, даже моторок на реке не было. Раз только нынче и проплыл на своей тарахтелке Гаврила.
– А может, он ушёл, когда ты к Запрягальщику ходил? – спросил Гаврилу бригадир.
– Я его опосля видел, когда вернулся, – с сомнением ответил Гаврила.
– Так что же он, выходит, утоп?
– Нет! Нет-нет! – испугался Гаврила. – Зачем? Он реку знает, вот усю ночь рыбалил…
Нежданно налетела гроза, выполоскала мир, вымыла где какие следы были, где какие приметы – прибрала, очистила. Но неожиданно показала один следочек, ранее вроде бы и незаметный. Гаврила сам его увидел на песчаном окоске, где чалил третьего дня шитик. Босой след, махонький, Генкин. И пошёл он по-над рекою илистым обмежком прочь от Запрягальщикова покоса. Хотя и пропал скоро след, и смыла его гроза, и спрятала, положив траву, хотя и давно это было, но и то радость – тут был мальчонка.
Слабы были меточки, оставленные маленьким человечком, но их находили, вынюхивали их, одно слово – таёжники-мужики. Что-что,
А кое-где след этот и ясным был – на илистой почве, на мягких глинах. Шёл мальчонка, не роняя реки, паберегой. Куда проще подняться в сухие просторные боры и двигать там легко и свободно. Но он через ветловник лез, сквозь травы пробирался, а то и по самой кромочке у воды. Что ни дальше – приметней след.
Но обнесло всех страхом, когда увидели рядом с пареньковым следом большой, двумя мужичьими ладонями не прикроешь, медвежий след, а рядом ещё один – поменьше.
– Матка с медвежонком,– сказал отец Генки, но каждый и без того это видел.
Шли медведи за мальчишкой, догоняли его.
Дальше следили. У таёжной речки, что широко и глубоко впадала в Авлакан, пропали Генкины следы. То есть они были, и даже лёжка его была, может, тут и ночь коротал. Много натоптано тут – к воде и от воды – и Генкиных следов, и медвежьих. И вот подходил след медведя к мальчишеской лёжке, топтался рядом да вдруг и попёр в намёт в тайгу. Пустилась матка прочь от берега широким махом, и медвежонок за ней. Получалось, что унесла она Генку. Но ни крови не было, ни обрывков одёжки.
Остальное время до темноты шли охотники по следу зверей, пока не потеряли. Увлёк в сухие боры на жёсткий ягель след. Но за всё это время ни капельки крови, ни обрывочка не обнаружили, словно бы верхом ехал на медведе Генка.
– Примета должна быть, вот в чём хвахт, – говорили у костра, затаборившись, предполагая, что, если взял Генку зверь, должна быть кровь или другие признаки. – Приметы нет!..
Весь следующий день прошастали борами, выискивая хотя бы приметы матки и медвежонка, но и их не было.
– Улетели они, чё ли? – ворчал бригадир.
А дед с отцом молчали, шли с другими в цепи, булгачили, орали, осипли оба:
– Ге-е-е-нка-а, Ге-е-е-нка-а!
Когда вернулись к бывшей Генкиной лёжке, Гавриле вдруг поблазнилось, что видит он след уже на той стороне притока. Плавать Генка ещё не умел, потому и не верилось, что смог он перебраться через глубокую, с живыми наносными берегами речку. Вступишь на такой берег – и ушёл в мокрый песок по пояс, а мальчонок и по макушку уйти может.
Однако Гаврила разделся и, белея синеватым телом, полез в приток. Переплыл с трудом, течение тут было скрытое, напористое, затягивало старика в промоину под бережок у самого устья. Вылез, тяжело дыша, с бороды и усов катилась на лохматую седую грудь вода, красный нос посинел, и на самом кончике вспухла густая зеленоватая капля.
– Есть! Есть! – вдруг завопил Гаврила и телешом попёр в кусты.
Он лез через густой тальник, прикрываясь одной рукой, а другой проламывая себе путь, боясь потерять крохотную, но явственную тут цепочку Генкиных следов. Каждый пальчик отпечатался на влажном иле. Место низкое, влажное, и Гаврила легко читал, что внук не ослабел в одиночестве, шаг у него был хороший, не напугался встречи с медведями и шёл вполне определённо и уверенно.